Игорь Панин Скандальную известность Сидорову принес сборник «Мой дядя, честный вор в законе» (1995, 1999), выпущенный под псевдонимом «Фима Жиганец». Автор «перевел» на жаргон преступного мира стихи Пушкина, Лермонтова, Крылова, Маяковского, Шекспира, Киплинга, Вийона и др.
Александр Сидоров, похоже, точно знал, что делает, когда занялся «переводами» классиков русской и мировой поэзии на блатной жаргон. Трудно сейчас найти такого поклонника литературы, который не был бы знаком с этими «переводами» и ничего не слышал о Фиме Жиганце. Реакция неоднозначна: кто-то восхищается, кто-то негодует, но мало кто остается равнодушным к экспериментам известного ростовского поэта, прозаика и филолога.
– Александр, откуда взялся этот псевдоним – Фима Жиганец?
– Это даже не псевдоним, а скорее литературная маска. Появление Фимы непосредственно связано с началом моих опытов по «переводу» классической поэзии на блатной жаргон. Идея таких «переводов» возникла у меня в середине 90-х. Во всяком случае, первое, карманное издание таких переводов – «Мой дядя, честный вор в законе» – появилось именно в 1995 году.
– А с чего такой интерес к блатному жаргону?
– Как-то само собой вышло, я ведь был редактором газеты для осужденных. Ее издавало Управление исполнения наказаний Ростовской области. Именно благодаря тому, что я в ней проработал почти 18 лет, мне удалось накопить ценнейший материал по субкультуре и истории уголовного мира России. Но, разумеется, как человек с филологическим образованием, я всегда с головой был погружен в чтение и изучение литературы классической. В сфере моих особых интересов находился, например, шекспировский «Гамлет». И вот однажды, зайдя в ростовский Дом книги, я увидел сборник переводов этой трагедии на русский, приложением к которым было десятка полтора переводов знаменитого монолога «Быть иль не быть?». Книгу я, естественно, тут же купил. А выходя из магазина, вдруг подумал: можно ли «перевести» столь глубокий философский монолог на русский блатной жаргон? Ведь это же высокая литература, найдутся ли для нее подходящие слова?
– Наверное, тут немаловажна поддержка друзей, коллег, которые с пониманием могли бы отнестись к столь спорному начинанию?
– Поддержка была. Друзья из окружной газеты «Военный вестник Юга России», где мы верстали свое тюремное издание, после того, как я им прочел первые несколько «переводов», пришли в восторг и посоветовали выпустить книжицу в их типографии. Вскоре она появилась на свет. Но! Статочное ли дело – майору внутренней службы, редактору газеты, нацеленной на перевоспитание и исправление преступников, издавать стишки на блатном жаргоне? До этого я уже выпустил «Словарь блатного и лагерного жаргона. Южная феня», но под своим настоящим именем. Однако то было издание совсем иного рода. А тут уголовные «переводы»┘ За мной к тому времени уже закрепилась незавидная репутация смутьяна и фрондера, который «заигрывает» с осужденными. Не хватало еще давать козыри в руки моим недругам. И тогда я решил выпустить книгу под псевдонимом. Сам характер переводов подсказывал что-то забавное и заодно залихватское. На ум пришло жаргонное «жиган» – отчаянный, горячий, безрассудный человек. Но, поскромничав, я взял уменьшительное – Жиганец. Имя долго подыскивать не пришлось. Покойного моего деда по отцу звали Ефимом Матвеевичем. Но, поскольку прозвище уменьшительно-ласкательное, то и имя должно было соответствовать. Вот так и появился Фима.
– После «рождения» Жиганца Сидоров ушел в тень?
– Нет, они друг другу не мешают. Имя Фимы стало уже почти легендарным. «Переводы» размножены по всему интернету, в прессе. Фиму цитируют, а на Сидорова уже потом ссылаются журналисты, критики, филологи, историки. С другой стороны, я так свыкся с маской, что и оригинальные стихи свои стал публиковать от лица Фимы. А это порой настораживает и отталкивает любителей серьезной поэзии. Мне не раз писали: «Александр, я сначала думал, что вы пишете низкопробный шансон или пошловатый юморок. А оказалось – любовная, философская, пейзажная лирика┘ Зачем вы пугаете читателей своим блатным имиджем?» На что я отвечаю: «Полюбите меня черненьким, а беленьким меня всякий полюбит».
– У Шаламова есть рассказ «Заклинатель змей». В нем описана история, когда интеллигент пересказывает ворам произведения мировой литературы, тем самым облегчая себе жизнь на зоне. А тебе известны случаи, когда твои переводы классики на феню помогали кому-то в аналогичной ситуации?
– Это называется «тискать рОманы». Сейчас на зонах этого почти нет. Теперь ведь там радио, телевизоры, видео, DVD. Ну, слушают, наверное, аудиобайки Шуры Каретного, но это совсем другой жанр, ближе к эстраде, в котором главное – рассмешить, а о чем речь, какой сюжет берется за основу, с каким подтекстом, уже никого не интересует. По поводу своих блатных переводов на зоне ничего не слышал, зато знаю точно, что их поклонниками являются многие политики, актеры, вообще творческая интеллигенция. Попадалась мне стенография заседания украинской Верховной Рады. Депутат Чародеев требовал отставки двух своих коллег и аргументировал предложение следующим образом: «В узком кругу они обращаются на жаргоне – пахан, братан, я приведу пример стихами нашего поэта в изложении для этой категории лиц: «Пахан и шобла – это ж два братанА:/ Кому из них шестерИть ты пошел бы?/ Мы говорим – шобла, подразумеваем паханА,/ Мы говорим – пахан, подразумеваем шоблу». Мой старинный товарищ, вхожий в Госдуму, рассказал, что один из известных журналистов-обозревателей любит, появляясь там, обращаться к депутатам с другой цитатой, «лермонтовской»: «Но есть еще, козлы, правИлка воровская,/ За все, как с гадов, спросят с вас,/ Там башли и отмазы не канают,/ Там вашу вшивость выкупят на раз!» Таких примеров множество. Так что, как видишь, блатные мои переложения могут пригодиться в разных ситуациях.
– Как коллеги-филологи относятся к этим «переводам»? Не возникает ли разговоров о том, что опошляются имена классиков, сама литература, что Сидоров-Жиганец – негодяй и проходимец, который гонится за дешевой популярностью?
– Подобные разговоры, конечно, возникают, хотя с удовлетворением констатирую, что все-таки значительная часть филологов обладает здоровым чувством юмора. Нелестных отзывов как раз не очень много. Я даже не ожидал, что реакция творческой интеллигенции будет столь благосклонной. Особо мне дороги добрые слова известнейшего филолога, исследователя славянской фразеологии Валерия Михайловича Мокиенко. В своем письме ко мне он рассказывал, что «переводы» с восторгом читали в своей компании представители высших слоев питерской филологии, в частности, известный германист Лев Рязановский. Но я вполне могу понять и тех, кто негативно относится к тому, что я делаю. Среди этих людей тоже есть филологи, в том числе – уважаемые мною. Особенно пушкинисты. Но я не очень боюсь отрицательных мнений, хотя всегда прислушиваюсь, если по делу говорят.
– Тот же Шаламов утверждал, что единственным поэтом, признанным и канонизированным преступным миром, был Есенин. А как обстоят дела с Фимой? В законе?
– Сейчас уже вряд ли можно так сказать о Есенине. Потоки дешевого, бездарного «шансона» захлестнули общество, зачастую именно они воздействуют на маргинальную среду. Хотя профессиональные преступники, серьезные арестанты довольно пренебрежительно относятся к подобного рода песенкам. Но не могу не отметить, что в последние годы наблюдается тенденция проникновения в русский «уголовный шансон» есенинской лирики. Есть и отдельные песни на стихи Есенина, а есть и целые альбомы, как у Александра Новикова. Что касается Фимы, то на мои стихи пишут много песен, в том числе уголовно-арестантских. Их исполняют Шуфутинский, Заборский, Ундров и другие. Ростовский бард Михаил Волош с песней на мои стихи «Ростовский вальс» стал победителем конкурса радио «Шансон». Однако мне не нужна канонизация в качестве «блатного поэта». Пусть лучше читают мои серьезные стихи.
– Кстати, были когда-нибудь и есть ли сейчас серьезные, интересные авторы «от зоны»? Я имею в виду не профессиональных поэтов, оказавшихся по разным причинам в местах заключения, а тех, кто начал писать именно за решеткой, посвятив свое творчество арестантской и блатной тематике.
– Насчет поэзии не скажу, сильных поэтов не встречал. Хотя стихи пишут, по скромным прикидкам, процентов 70–80 «сидельцев». Много есть замечательных мемуарных произведений – Андрея Кудина, Алексея Павлова, Виталия Лозовского и других.
– Иными словами, судьба судьбой, а литература литературой? Ведь даже классический пример поэта-уркагана – Франсуа Вийон – успел получить звание магистра Парижского университета до того, как окончательно порвал с мирной жизнью.
– Естественно, необходимо обладать знаниями, определенной языковой культурой. Нельзя с бухты-барахты сесть и написать что-то ценное, действительно имеющее отношение к литературе. Вот недавно освободился из мест заключения основатель «МММ» Сергей Мавроди и стал активно размещать свои стихи и прозу в интернете. Безусловно, его тюремные дневники представляют интерес с содержательной точки зрения. Но о качестве стихов я умолчу┘
– Как филолог, ты ведь интересуешься не одним только блатным жаргоном?
– Мои интересы выходят далеко за границы уголовной тематики. Сейчас готовится к выходу мое исследование булгаковского романа «Мастер и Маргарита», которое носит условное название «Сатана и все-все-все». Там много доселе еще не исследованных материалов, споров с традиционным литературоведением, иллюстраций. А недавно я вынужден был вступить в полемику с одним из разоблачителей Михаила Шолохова. Меня потрясло до глубины души невежество и нечистоплотность, с которыми мне пришлось столкнуться, разбирая аргументы тех, кто приписывает «Тихий Дон» кому попало, начиная с Федора Крюкова – мягко говоря, третьестепенного беллетриста┘ Но мечта моей жизни – создать «Толковый словарь блатного великорусского языка» и «Пословицы и поговорки блатного русского народа».
– Переплюнуть Владимира Даля?
– В какой-то мере (смеется). Вторую книгу я уже практически написал, мне кажется, работа уникальная, с подробными комментариями и языковыми иллюстрациями. Важно сказать в филологии то, чего до тебя никто не говорил.
– Но самое главное – это, разумеется, стихи┘
– Конечно. Хотелось бы заново перевести гетевского «Фауста», которому, как мне кажется, не повезло: русский читатель знаком с ним по неудачным переложениям Фета, Холодковского, Пастернака. В сборнике у меня выходили пока лишь классические немецкие эпиграммы, из «Фауста» я сделал всего один отрывок. Да и свою лирику пишу. Читателями я не обделен, я давно освоил интернет, откликов там очень много. Недавно в Живом Журнале наткнулся на утверждение о том, что Фима Жиганец – один из лучших стилистов, пишущих на кириллице. Даже если это не так, то хорошо сказано.
