Михаил Бойко До сих пор помню совет, данный Михаилом Кураевым молодым сценаристам в одном интервью: «Прежде чем написать «размазал по стене», «звезданул ногой в голову», «вмазал битой по кумполу», «мощным ударом размозжил челюсть», «выпустил очередь», «разрядил обойму» и тому подобное, возьмите молоток и ударьте себя по пальчику, которым собираетесь натюкать привлекательный для зрителя кадр. Даже не со всей силы, но ударьте! И тогда, может быть, вы поймете, что есть только один сюжет подлинного искусства – боль». Это и мое глубочайшее убеждение.
И вдруг мы оказались на соседних сиденьях в автобусе, отправляющемся на открытие памятника Мандельштаму в Воронеже┘
– Михаил Николаевич, над каким произведением вы в последнее время работаете?
– Поскольку я выключился из литературной работы почти на год (занимался сценариями), то сейчас пребываю в растерянности – за что из отложенных литературных вещей браться. Скорее всего возьмусь за повесть под названием «Саамский заговор». Эта история, как и все мои сочинения, имеет под собой реальную подоснову. В 1938 году на Кольском полуострове по обвинению в так называемом «Саамском заговоре» были осуждены около сорока человек и тридцать два из них расстреляны. Это история невероятной провокации по отношению к детям природы. Потому что саамы (лопари), которые были вовлечены в этот процесс, даже не понимали, чего от них хотят! В 30-х годах к ним только пришло радио, транспорт, цивилизация, а вместе с ними такой вот кошмар. Занимаясь в мурманском архиве, я узнал, что один немощный старик-саам, брошенный в тундре во время этапирования, сам пешком пришел в мурманскую тюрьму и был осужден. Можете представить себе меру незащищенности этих людей, их безграничное доверие властям?
– А альтернативный замысел?
– Мне кажется, что судьба была щедра ко мне на подарки – человеческое общение. Я понимаю, что наступают рубежные годы, и надо было бы этим богатством поделиться с людьми. Среди тех, о ком бы я хотел вспомнить, люди в социальном отношении самые разнообразные: это главный инженер проекта Волго-Балтийского судоходного пути Юрий Алексеевич Крылов, друг моего отца с 20-х годов. Это фрезеровщик Кировского завода Карасев Владимир Якумович. Это Марк Лазаревич Галлай, летчик-испытатель, наставник первого отряда космонавтов, с которым в последние годы нас соединяла судьба, искренняя дружба. Механик вертолетов из Братского авиаотряда Андрей Брюханов, сибиряк, прошедший войну, удивительный человек. Священник из латышского города Цесиса Янис Бергис. Заместитель командующего Северным флотом вице-адмирал Владимир Сергеевич Кругляков. Старший помощник командира крейсера «Александр Невский» Иван Федорович Санько, ставший командиром авианосца «Адмирал флота СССР Кузнецов». Директор библиотеки Академии наук Валерий Павлович Леонов...
– А писатели среди них есть?
– Есть. В первую очередь это Виктор Петрович Астафьев. Я счастлив, что был одарен его дружбой. Он ко мне относился с необычайным расположением. Писателем был и академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. С ним тоже меня на многие годы судьба сблизила. И чрезвычайным его доверием, расположением я, кажется, не злоупотреблял. Он какой-то частью души и ко мне был обращен. Этой его души очень на многих хватало. Поэтому часто и злоупотребляли его отзывчивостью. С горечью приходилось видеть, как люди недобросовестные, односторонне информируя Дмитрия Сергеевича, злоупотребляли его доверием и использовали его имя в неблаговидных целях. Зачем «группа товарищей» призвала Лихачева «спасать» отправленный на реставрацию из библиотеки Академии наук в Голландию Альбом Андрея Виниуса? Зачем его вовлекли в борьбу с сооружениями защиты Ленинграда от наводнения? Где они нынче, эти борцы, с пеной у рта спасавшие город от «дамбы»? Сегодня вводятся в строй последние объекты жизненно необходимого городу комплекса уникальных сооружений. Вопрос – быть или не быть городу защищенным от наводнения – после ухода Собчака снят.
– Вы сказали, что свои литературные замыслы отложили из-за работы над сценариями. Что это за сценарии?
– Моя жизнь состоит как бы из двух частей. Тридцать лет в кино и вот уже двадцать – в литературе. И если профессиональным писателем я себя не считаю, так только потому, что как раз в профессии сценариста я чувствую себя профессионалом. Я почти тридцать лет проработал на «Ленфильме», и по моим сценариям было снято больше десятка картин. Когда я ушел со студии, я сказал, что больше ноги моей не будет в кинематографе! Хватит свального, то бишь коллективного, творчества. Хочу побыть кустарем-одиночкой. Но вот прошло время, и товарищеские, дружеские просьбы заставили меня после двенадцатилетней паузы опять вернуться к этому жанру. А в начале прошлого года я получил предложение от режиссера Николая Николаевича Досталя написать для него сценарий по моей повести «Капитан Дикштейн».
Раньше, когда были такого рода предложения, мне казалось, что это невозможно, потому что я писал эту повесть во время работы на киностудии, но не для кино – а наоборот, в преодоление сценарного письма, которое убивает слово. Я наслаждался тем, что писал фразы, которые невозможно экранизировать. И когда мне после публикации повести предлагали сделать по ней сценарий, я решительно отказывался.
А спустя значительное время, когда я перечитал свое сочинение, увидел, что экранизация этой истории возможна. Сценарий был сделан и принят режиссером. Постановка дорогая, стали искать деньги. Мы даже ездили в Кронштадт, пытались придумать какое-то спасительное решение, но поняли, что фильм требует таких затрат, которые сейчас на односерийную картину не найти. Это было в прошлом году.
Но поскольку моя проза Николаю Досталю показалась близка, он спросил – нет ли у меня какой-то другой вещи для экранизации. Я предложил повесть, написанную довольно давно – «Петя по дороге в царствие небесное». Там дело происходит на Кольском полуострове в 1952–1953 годах. Мальчишкой я был свидетелем описанных в повести событий. Петя – это поселковый блаженный, который жил человеческой милостью. Фамилия у него была Макаров. Сдвиг у него произошел необычный – он вообразил себя милиционером! Причем не просто милиционером, а инспектором ГАИ! И в поселке его за такового принимали из сочувствия. Он ходил по гаражам, ему показывали документы, он их изучал, писал какие-то докладные, был очень строг. Это была чистая, светлая, добрая душа, которую было просто невозможно обидеть. Но вообразил-то он себя властью. Когда я написал его историю, то понял, что это история о трагическом самоубийстве любой власти, которая не осознает себя┘ Работа над картиной завершена нынче, в сентябре.
Досталю понравилась совместная работа, и он подбил меня на совершенно неподъемный проект – многосерийный фильм о расколе. Представьте – XVII век. Казнь Аввакума и его союзников. Царствуют Алексей Михайлович и Федор Алексеевич. Сколько раз я впадал в отчаяние, зачем же я, лишенный благодати веры, взялся за это! А потом понял, что, может быть, именно такой человек более подходит для этой работы, потому что он свободен от конфессионных обязательств. И приверженцу старого обряда, и никонианцу по необходимости нужно было бы встать на сторону своих.
Здесь, как и в работе над романом о Кронштадтском мятеже, я не делил героев на своих или чужих – все они были мои. И на кронштадтском льду, и в кронштадтских фортах были мои, и они убивали друг друга. А раскол, и по сей день незаживающая рана, – это трагическая ситуация в истории моего народа! Но так уж сложилась моя судьба, что благодати веры я лишен. Кривляться же – изображать веру и лицедействовать – я не могу. Значит Господу Богу было угодно сделать меня атеистом. Наверное, и такие люди тоже нужны. Недаром же Гоголь говорил, что от одного лукаво верующего больше зла, чем от сотни неверующих. Увы, от публичных соревнований верующих напоказ душу воротит. Мой сценарий – это попытка взглянуть на пласт нашей истории, освященной первыми кострами раскола. Работа тяжкая. Полтора года то ли труда, то ли послушания, не знаю...
– Съемки уже начались?
– Это не сериал – переписали мексиканский двухсотсерийный сценарий, поменяли Педро на Петю, Лючию на Люсю и – вперед! Здесь работа такая, что не у одного меня душа робеет. Пока только-только завершена работа над сценарием. Договор был изначально на двенадцать серий. Когда написал первых шесть, стало понятно, что до конца еще очень далеко. И я благодарен кинокомпании «Аврора» за то, что мне был предоставлен карт-бланш. Я писал как пишется, и это вылилось в двадцать шесть серий. Потом мы в соавторстве с режиссером эти двадцать шесть серий обратили в восемнадцать. Теперь наступает пора диктата производства и финансов... Постараемся устоять, сберечь душу живу...
– Вы старались передать речевые особенности той эпохи? Архаизмы┘
– Ну естественно! У нас была война с режиссером-соавтором. Потому что я влюблен в язык Аввакума. Аввакум же стихами говорит! А язык Алексея Михайловича! Вы читали «Урядник охотничьего пути»? Это же – восхитительная поэма. И авторство Алексея Михайловича очевидно, хотя не он один создал этот дивный памятник парящей, ликующей в небесном просторе душе. Мне казалось, что с помощью этого фильма можно заставить звучать с экрана дивное, забытое, совершенное слово! Если мы из контекста уже понимаем смысл фраз, не лучше ли оставить аромат, сохранить колорит? Но трезвый, практический ум режиссера решил, что – нет, все должно быть понятно, как говорится, кухарке, а то программу переключит и упадет рейтинг.
– Автор халтурного, на мой взгляд, справочника «Кто сегодня делает литературу в России» утверждает, что вы вернулись к написанию сценариев в погоне за легкими деньгами. А на самом деле?
– Публичный человек всегда становится объектом сплетен, домыслов и подозрений, это нормально. Конечно, кино с его миллионными сметами вынуждено и сценарный труд оплачивать соразмерно с оплатой труда работников других кинопрофессий. Так что сценарный гонорар выше литературного. Притом, что мой читатель не массовый, тиражи не велики, барыша на мне издатели не делают. Тем не менее я не околачивал пороги киностудий в поисках приработка. А вот ко мне по старой памяти нет-нет и обращаются. Звонят, предлагают, я имею возможность выбрать то, что мне интересно. В частности, я сделал сценарий двенадцатисерийного фильма «Господа присяжные...». Это истории становления нашей адвокатуры, времена Великих реформ Александра II. Я занимался этой работой с наслаждением! Какие персонажи, кроме выдуманных молодых главных героев, – Салтыков-Щедрин, Достоевский, Кони и блистательный Анатолий Федорович, и беспутный Евгений Федорович. А вельможи, царь, наконец, княгиня Юрьевская... Да и времена минувшие и нынешние рифмуются. Там речь о кризисе реформ, да и сегодня речь о том же... Работа в кино привлекательна для меня и тем, что это возможность обратиться к аудитории, неизмеримо большей, чем аудитория читателей журнала или книги с пятитысячным тиражом.
А вообще я могу жить и на свою пенсию. Потому что имею так называемое президентское дополнительное материальное обеспечение. Эта надбавка – практически вторая пенсия. Но она выплачивается только в том случае, если же я бездельничаю. Стоит мне заработать в какой-нибудь месяц за заметку в газете пятьдесят рублей или же за лекцию получить тысячу целковых, как недремлющие налоговики тут же у меня, как и у всех прочих лауреатов, отбирают эти «президентские», аж шесть тысяч рублей! Вот вам образцовая бюрократическая гримаса, наши мудрецы поощряют рублем... праздность. Людям, доказавшим свою состоятельность в профессии, отмеченным государственными наградами, приходится платить за право работать! И мы, на радость чиновной братии, платим! Смешно?..
Дарья Гармоненко