Постмодернизм придуман журналистами

В марте этого года на книжной ярмарке в Лейпциге Михаил Рыклин получил специальную премию. Была отмечена его последняя книга «Свастика, крест, звезда. Произведение искусства в эпоху управляемой демократии» (М., 2006), которая в немецком варианте называется «Mit dem Recht des Staerkeren» («По праву сильного»). В книге анализируются судебные последствия скандальной выставки «Осторожно, религия!».

– Ваша философская аналитика на злобу дня помогает пересмотреть вечно опаздывающий статус философии┘ Какой философский жанр доминирует в вашем творчестве? Философская публицистика?

– Разные жанры. Книга «Время диагноза» представляет собой сборник статей, написанных для берлинского журнала Lettre International. Это эссе по 10–12 страниц каждое. Нередко я пишу для научных сборников, на более академические сюжеты. Я написал предисловия ко многим переводным текстам – к тому переписки Ясперса и Хайдеггера, роману Роб-Грийе «Проект революции в Нью-Йорке»; перевел и откомментировал работу Ролана Барта «Camera lucida» и т. д. В моей работе нет ничего уникального для европейского философа. Так работал Жак Деррида, так работают Агамбен и Слотердайк.

Для России это, возможно, пока необычно, однако я работаю также в европейском культурном пространстве и не считаю себя философом русской традиции. Моими учителями были Мераб Мамардашвили и Жак Деррида. У меня в иные годы больше текстов выходит в Германии, чем в России. Я хотел бы больше печататься в своей стране. Кстати сказать, 10 лет назад такие возможности существовали.

– Ваша последняя книга о выставке «Осторожно, религия!». А если представить себе выставку с названием «Осторожно, философия», то какие экспонаты могли бы быть на ней представлены?

– Философия не обладает таким насильственным потенциалом, как религия. Профессионально философией занимаются немногие, хотя философами себя считают довольно много людей. Если говорить о профессиональной философии, то это относительно элитарная практика – университетская, академическая. Философия не представляет собой такого взрывоопасного вещества, как религия. Какая угроза исходит от философии? Что вы имеет в виду?..

– Мне всегда казалось, что философия является самым искушенным дискурсом интеллектуального насилия, аргументация которой изощреннее и религии, и мифологии...

– Я согласен с вами, но сколько людей может прочитать философские тексты? Да, тексты Фуко, Бодрийяра, Деррила обладают насильственным потенциалом, причем исключительно в области мысли. Но сколько людей могут реально эти тексты прочитать? Религиозные тексты читаются в церквях в расчете на сотни тысяч, иногда миллионы людей. Эти тексты состоят из нарраций, которые имеют эзотерический смысл, но большинство людей этот смысл вообще не понимают. Зато они улавливают будто бы буквальный смысл этих нарраций, и им тогда кажется, что они их понимают. Часто этот буквально, то есть неверно, понятый смысл побуждает людей к насильственным действиям.

Мне кажется, что, если человек сможет прочитать насильственный текст Ницше, Фуко или сам написать такой текст, его прямой «насильственный» потенциал будет несущественным; он не возьмет в руки дубину и не пойдет громить выставку.

– Но вы же знаете известную фразу Кожева о том, что между философом и тираном нет существенной разницы, и лишь суета будней не позволяет быть одновременно и тем и другим?

– Гегель, видя, как Наполеон въезжал в Йену, сказал, что это въезжает Абсолютный Дух. И так как в гегелевской философии завершается бытие духа, то какое-то отождествление, бесспорно, имело место. Так же как Хайдеггер в своей ректорской речи и в других произведениях 32–34-го годов в какой-то мере отождествлялся с Гитлером, с духовным правом вождя отдавать приказы нации. Но это ни о чем не говорит...

– Что подтолкнуло вас к написанию книги «Свастика, крест, звезда»?

– Эта книга – мой персональный анализ судебного процесса над участниками выставки, поскольку среди обвиняемых была моя жена. Я просидел около пяти месяцев в суде. Я бы не стал писать эту книгу, если бы не оказался вовлеченным. Среди художников у меня немало друзей. Я должен был ходить в суд, потому что там собирались агрессивные люди. Они внушили своим адептам, что речь идет не о художественной выставке, а об очередном распятии Иисуса Христа. Все, что они говорят, можно прочитать в «Протоколах сионских мудрецов». Ничего нового они не изобрели. Я был вынужден читать все эти тексты просто потому, чтобы понять и объяснить себе поведение людей, которые собирались на суде. Они кричали: «Вы убили тысячи наших детей! Вы убили царскую семью!» – и сами искренне верили в это...

– Весьма печальная ситуация┘ Если бы за последние 15 лет было построено столько же библиотек, лабораторий, институтов, сколько было восстановлено церквей и храмов, то, быть может, накал между светским государством и клерикальными сатисфакциями верующих не был бы столь резким...

– Чтобы экспортировать газ, нефть, алюминий, марганец и калийные удобрения, не нужно обладать какой-то развитой современной культурой. Плюс дикий, ни с чем не сравнимый консюмеризм, который овладел российским обществом в самой примитивной форме.

– Каков вкратце ваш опыт сожительства с советской властью?

– Опыт нельзя отождествлять только с прямыми формами советской ритуальности – вступление в октябрята, пионеры, комсомольцы. Опыт – довольно длительная вещь. Например, история с выставкой «Осторожно, религия!» показала, насколько мы в плане опыта близки даже к сталинскому периоду. Мы затронуты этим периодом еще очень и очень сильно...

– Как вы относитесь к модному термину «постмодернизм»?

– Французы охотно называют себя постструктуралистами, а термин «постмодернизм» выдуман журналистами. «Постмодернизм» сблизил людей, которые между собой имели мало общего (например, Бодрийяра и Дерриду, Вирилио и Делеза). Для Дерриды близка и понятна обойма из структуралистов Леви-Стросса, Барта, Альтюссера, Лакана; а вот название «постмодернизм» может быть применимо разве что к его влиянию на более широкий массмедийный контекст. Я одно время работал во Франции и знаю, что никакого постмодернистского французского контекста не существует. Вирилио и Бодрийяр тогда были близки друг другу, это верно. У Дерриды своя школа – Лаку-Лабарт, Нанси. Делез – другое направление. Да, можно говорить о связи Делеза с Фуко...

Под словом «постмодернизм» образуется целая свалка из самых разных философов. Сколько значимого пропадает из-за такого вульгарного обобщения! Мне кажется, что в философской литературе мы должны вообще отказаться от этого термина, оставив его для нужд интеллектуальных публицистов, когда те обращаются к многомиллионной аудитории. «Постмодернизм» придуман для огромных масс – для читателей массовой философии, которые не хотят напрягаться, – которые никогда не поймут разницу между, например, Лиотаром и Бодрийяром, между Лиотаром и Делезом, между Делезом и Вирилио. А разница эта огромная! Почитайте книгу бесед с философами «Деконструкция и деструкция». Для Бодрийяра, скажем, Деррида – совершенно чуждая фигура. А Вирилио – вообще носитель другой культуры философствования.

Человек, готовящий себя к профессиональной карьере, должен научиться работать пинцетом, а не палицей, а «постмодернизм» – это палица. Я никогда не употребляю это слово в своих текстах.