Владимир Глоцер: "Разбудить память о происшедшем десятилетия назад..."

Фото Александра Гусева

-Я только что, в сверке, прочитал вашу книгу. Очень трогает - так что хочется иногда и плакать, но, как мне кажется, эти воспоминания, может быть, не вполне способствуют пониманию собственно творчества Хармса. Речь здесь идет о вещах настолько бытовых и настолько печальных, что лучше бы я их и не знал...

- Видите ли, жизнь человека может непосредственно не соприкасаться с тем, что он писал. Например, выводить жизнь Зощенко из жизни его героев неестественно, наверное, как и выводить жизнь Хармса из образов и поведения его героев. Но Зощенко жил рядом со своими героями, так же как и Хармсу был знаком мир его персонажей. Эта книга, по-моему, не только не мешает, а, напротив, способствует пониманию Хармса.

- Мечта разыскать жену Хармса владела мною довольно долго. Но на дворе были годы, совершенно тому не способствующие, - 1960-е, 70-е, а потом прошел слух, что ее уже нет в живых. Тем не менее я продолжал надеяться и предпринял розыск. Я знал, что Марина Владимировна жила десятилетия в Южной Америке, в Венесуэле. Дочь ее подруги (а по другим данным - двоюродной сестры, с которой Марина Владимировна была в переписке) дала мне ее адрес. Но оказалось, по этому адресу разыскать ее было уже невозможно. К тому времени Марина Владимировна не содержала уже книжный магазин в Валенсии. Тогда я пошел по проторенному пути: обратился к послу Венесуэлы в Москве Хесосу Фернандесу с просьбой отыскать Марину Вишес (Уишес), эта фамилия была в адресе. Мне помогали даже сотрудники посольства, у которых родственники живут в Валенсии, но и с их помощью найти Марину Владимировну мне не удалось. Но все же я не терял надежды. И вдруг я узнаю, что у художника Леонида Тишкова, с которым мы сделали несколько книг Даниила Хармса, устраивается в столице Венесуэлы Каракасе персональная выставка. Я попросил его помочь в поисках. Опуская подробности, скажу, что венесуэльская знакомая Леонида Тишкова, Мария Дельгадо, разыскала Марину Владимировну. Тогда через Тишкова я попросил Марию Дельгадо поскорей посетить Марину Владимировну и расспросить ее о Хармсе. Но до меня долетело только то, что она уже ничего не помнит, кроме того, что Хармс очень любил девушек.

Тем не менее я наконец знал адрес, написал Марине Владимировне письмо и получил ответ. Она приглашала меня к себе. "Приезжайте, мы напишем с вами книгу, и большую". Когда мы уже встретились, она как-то объяснила, почему не стала тогда рассказывать о Хармсе моей посланнице: "Ну что же я так вдруг ни с того ни с сего стану рассказывать о Дане незнакомому человеку"...

Я стал собираться в дорогу. Кое-кто из знакомых меня отговаривал: а вдруг она уже ничего не помнит? Вы потратите такие деньги, на которые года два можно жить спокойно. Но когда я принял решение, они же снабдили меня еще одним портативным магнитофоном.

Через двадцать часов дороги я достиг дома Марины Владимировны. Передо мной предстала очаровательная маленькая женщина, легко, как девочка, пробегающая по своей просторной квартире... Мы виделись больше двух недель - и каждый час я искал возможность, чтобы разговорить Марину Владимировну, чтобы она рассказала о Хармсе и о себе. Это были продолжительные беседы - некоторые эпизоды она рассказывала по нескольку раз, что тоже было важно, поскольку в каждом рассказе появлялись какие-то подробности, которых не было в первом, втором варианте, и всякий раз я слушал ее как впервые.

- Она уже довольно пожилой человек, перенесла инсульт. Раньше она держала книжный магазин, в котором продавалась литература главным образом по мистике. Но этого магазина давно нет.

- Муж, Юрий Дурново, тоже уже покойный. Когда мы виделись, она жила уже одна, и единственным ее живым собеседником в доме был попугай Кучи, с которым она очень нежно разговаривала. А через две недели после моего отъезда она навсегда покинула Венесуэлу и уехала к своему сыну и внучкам в США...

- Она говорит и по-русски, но гораздо свободнее теперь - по-испански (все-таки полвека в Венесуэле) и, конечно, по-французски. Мы общались на русском, но в свою речь она вставляет и испанские слова. Это меня не смущало. Главное для меня было - разбудить ее память о происшедшем не меньше 60, 70, даже 80 лет назад. И дело здесь было не в наводящих вопросах. Я предлагал ей поле для воспоминаний, и она погружалась в них, возвращаясь в свою молодость. Это ни в коем случае не был связный рассказ, связные воспоминания. Они шли наплывами и, конечно, не в хронологической последовательности. Эти беседы носили для Марины Владимировны исповедальный характер. Иногда она надолго умолкала, не в силах унять волнения. Прошло много десятилетий, и, казалось бы, можно было никого и ничего не стесняться, не бояться кого-то обидеть и так далее. Но Марина Владимировна - человек редкой деликатности и чистоты. И для нее немыслимо потревожить чью-то память неосторожным словом.

- Вы вырываете фразу из контекста. Это воспоминания женщины, жены, а не бестелесного существа. Женщины, которую он любил и которая любила его. Она просто объясняет его многочисленные увлечения.

- Прошло почти 70 лет... Даже если бы были какие-то сверхъестественные страсти (а Марина Владимировна, безусловно, не человек страстей, а человек чувств), и то они были бы приглушены десятилетиями. Она беспощадна в первую очередь в отношении себя самой. Она могла бы приукрасить себя - пускай невольно! - так бывает по прошествии лет, но она не из тех людей, которые поступаются правдой себе в угоду. Поэтому воспринимаешь ее слово с верой и уважением.

- Да, вы правы. Из ее воспоминаний вырисовывается образ времени - и не одного-двух годов, а достаточно протяженного, от ее рождения и до того времени, когда она покинула страну. Поэтому она говорит, как чувствует. А что вы хотите? После того, что произошло с ней, с ее семьей, с Даниилом Ивановичем... после того, что было сделано со всей ее жизнью, - как еще она могла говорить? Вопрос не стоит: прощаю - не прощаю, все гораздо объемнее.

- Наверное, она увидела во мне человека, который так много знает о жизни Хармса, что с ним можно говорить о Дане. Но сколько бы я ни знал о Данииле Хармсе - в воспоминаниях Марины Дурново для меня, конечно, было очень много нового и неизвестного. Когда я жаждал каких-то подробностей, она говорила: "Хотела бы я посмотреть на человека, который бы спустя полвека рассказал вам в деталях о происшедшем!" И вместе с тем эти подробности есть в каждом ее рассказе. Без них любой эпизод был бы мертвым. Марина Владимировна не раз повторяла: "Что толку, если я буду врать?"

- Она рассказывает столько и только о том, что она помнит... Я не подставлял свои знания. То, что сохранила ее память - хоть эти воспоминания и лаконичные, - дает представление о Хармсе, его поведении и образе жизни.

- Я ничего не воспроизвожу по своей воле. О каких-то стихах и письмах она помнила или я мог ей напомнить, а протокол обыска чудом у нее сохранился. В книге он приводится впервые. Я привез Марине Владимировне многие книги Хармса, вышедшие у нас, и публикации, связанные с ним. Я был первым человеком более чем за полвека, который приехал к ней и расспрашивал о Данииле Хармсе.

Марина Владимировна сама сознавала сложность предстоящей работы. "Что вы с этим всем собираетесь делать?" - спрашивала она. "Я бы хотел, чтобы из этих наших бесед сложилась книга", - отвечал я. "О, это очень трудно", - говорила она.

- Она знала об изданиях за границей и давала на них разрешения, поскольку, как наследница, она обладатель авторского права. Она останется им и в следующем веке. И, конечно, она радуется славе Хармса на родине!

- Есть предложения и здесь, в России, и заграничные. Но дело даже не в этом. Эта жизнь меня потрясла, и я хотела бы, чтобы она так же была воспринята читателем. Мы очень много уже прочитали про 1920-е, 30-е, 40-е годы - и вместе с тем мне кажется, что воспоминания Марины Дурново как росой омывают события тех лет. Это то художественное (я не имею в виду - вымышленное) восприятие жизни, которое она сумела извлечь из своей памяти и которое необычайно важно для сегодняшнего человека - сколько бы ему ни было лет. Честно говоря, я не припомню, чтобы у меня когда-либо была более сложная литературная работа.