Откровенный феминизм

Законы придумали отцы и мужья.
Кадр из фильма

Несчастную Анну Каренину, бросившую своего старого мужа, ее возлюбленного графа Вронского, невинную Китти и хозяйственного правдолюбца Левина каждый представляет по-своему. Тем не менее в любой новой экранизации знаменитого романа Толстого зрители мечтают увидеть иллюстрацию знакомого текста, как по волшебству соответствующую их собственному воображению. Многочисленные предыдущие версии «Анны Каренины», где главную роль играли такие знаменитые актрисы, как Грета Гарбо, Татьяна Самойлова, Жаклин Биссет, Софи Морсо, с большим или меньшим успехом пытались не нарушить ожиданий зрителей.

Исключение составляет новая экранизация английского режиссера Джо Райта по сценарию знаменитого драматурга Тома Стоппарда. Фильм вышел на американские экраны в середине ноября (в России его премьера назначена на 10 января). В США он немедленно сделался предметом споров и несогласий, разделив кинокритиков на два почти равных лагеря. «Холодный и бездушный фильм самовлюбленного режиссера, интересующегося только своими собственными выдумками», – писали одни. «Яркий, творческий и смелый фильм, который будет интересен не только пожилым читателям толстых романов, но и молодежи», – парировали другие. Большинство критиков хвалят игру актеров, производство и дизайн, но критикуют сценарий и явное доминирование у Райта стиля над содержанием. На американском сайте Rotten Tomatoes, обрабатывающем критические обзоры и отзывы, фильм получил среднюю оценку 61 балл из 100, на аналогичном ресурсе Metacritic–63 и был отнесен к категории «в целом благоприятное».

Но что бы ни говорили критики, американский зритель сам хочет во всем разобраться. В первые недели на показах фильма был ажиотаж, огромные залы полностью распродавали билеты зрителями всех возрастов, которые предпочитали экранизацию романа Толстого идущим в соседних кинотеатрах фильмам о Джеймсе Бонде и молодых вампирах. Уже за первые выходные фильм собрал в США 320 тыс. долл., а к сегодняшнему моменту неплохие 8,3 млн. долл. (всего в мире – 25 млн. долл.).

В этой экранизации романа зритель не найдет ни белоколонных русских поместий, ни детальных интерьеров по типу домов-музеев, ни знакомых улиц Москвы и Петербурга, с которых на время съемок изгнан городской транспорт. Все действие происходит в старом театре, где сцена и зрительный зал только частично преобразовываются то в подобие дворцовых интерьеров, то в ипподром, то в железнодорожную станцию. Но кулисы и Райт меняют повествование Толстого в соответствии с изменившимся мироощущением современной жизни: рабочее пространство над сценой со всеми своими канатами и мостками превращается в улицы и закоулки. Но иногда театральный задник раскрывается и неожиданно уводит героев из театрального пространства в безбрежный заснеженный пейзаж или поле, заросшее травой и цветами.

К идее стилизованного пространства для своего нового кинофильма Райт пришел не сразу. Ведь его предыдущий фильм «Гордость и предубеждение» по роману Джейн Остин вполне натуралистичен. В поисках подходящего места для съемок Райт первоначально отправился в Россию, но, не найдя того, что искал, попытался присмотреть место в Англии. В конце концов, отказавшись от натурных съемок, Райт создал Россию своего воображения, густо населенную его воспоминаниями о русской литературе, живописи, музыке и архитектуре.

Фильм открывается сценой бритья, которая, очевидно, отсылает зрителя к повести Гоголя «Нос». Стиву Облонского (актер Мэтью Макфейден), того самого, в доме которого «все смешалось», бреет цирюльник, да так рьяно крутит его нос и щеки, что нетрудно поверить, что майор Ковалев Гоголя и Облонский Толстого объединились в один персонаж. Темноглазая Анна Каренина (Кира Найтли) на санках и с лицом в обрамлении серого мехового воротника и шапочки неожиданно превращается в «Незнакомку» Крамского. Резной деревянный дом, в который Левин (Домналл Глисон) приводит свою молодую жену, – это вовсе не подмосковная усадьба, а деревянный терем русской северной архитектуры. А сцены сенокоса напоминают живопись времен социалистического реализма.

В результате в фильме нет и не может быть столь важной для романа Толстого темы праведности патриархальной Москвы и аморальности чиновнического Петербурга. Нет и рассуждений о вреде технологии и западных веяний, банков, больниц и женской эмансипации, нет размышлений о ведении хозяйства и о русской церкви и ее обрядах. Более того, Райт намеренно отрицает многие моральные положения Толстого. В романе Анна рассказывает жене Облонского, Долли, о том, что после рождения дочери врач объяснил ей, как не иметь больше детей. Благонравная Долли, многодетная мать и многострадальная жена неверного мужа, в ужасе от этого откровения. Ведь Анна попирает не только законы общества, церкви, религии, но и основы природного правопорядка. Райт прекрасно понимает, как важно для Толстого то, что Анна пользуется противозачаточными средствами, именно в отношениях с Вронским (Арон Тейлор-Джонсон), с которым она в «преступной связи». Но в фильме противозачаточными средствами пользуется ее педантичный муж Каренин (Джуд Лоу), аккуратно доставая их из продолговатой коробочки.

Для Толстого преступление Анны заключается во многом в ее отказе от традиционной, освященной веками роли женщины как жены и матери во имя неуловимого и мимолетного личного счастья. В романе отказ от материнства – это абсолютное преступление не только перед людьми, но и перед Богом и созданной им природой. Для Райта же нежелание иметь детей никак не связано с моральным падением. Анна обречена не потому, что она нарушила природный, божественный или общественный правопорядок. А потому, что она, яркая, смелая, необыкновенная и страстная женщина, без памяти влюблена в неподходящего для нее Вронского, конфетного блондинчика, инфантильно пухлогубого молодого человека, в минуту слабости по-детски плачущего на груди у мужа Анны.

В противоположность идеям Толстого в фильме неожиданно звучит нота откровенного феминизма. Потеря Анной сына представлена не как неизбежное следствие ее разрушительного поведения, а как печальный результат несправедливого и недемократического законодательства XIX века. «Законы придумали отцы и мужья», – говорит с горечью Анна Вронскому.

Райт меняет повествование Толстого в соответствии с изменившимся мироощущением современной жизни. То, что было приемлемо в XIX веке, далеко не всегда соответствует сегодняшней морали. Левин в фильме не намного старше Китти (Алисия Викандр), в то время, как в романе разница между Левиным и Китти почти такая же, как между Анной и Карениным. Левин, созданный Толстым, находит Бога. Левин в воображении английского сценариста и режиссера XXI века, не находит ни слов, ни понятий для своего откровения. Поиски смысла заканчиваются за ненужностью, когда он смотрит с любовью на жену и берет на руки своего ребенка.

Что же осталось от мира, созданного Толстым? Прежде всего осталась глубина изображенных им чувств: страдание Анны, растерянность, уязвимость Каренина, искренние поиски Левина, готовность к любви и радости молоденькой Китти. Эти чувства, не привязанные в фильме к конкретному историческому месту, оказываются универсальными. Условность пространства не только не умаляет драматичности рассказа, но и усиливает ее. Когда в знаменитой сцене скачек лошадь Вронского с грохотом падает со сцены в зрительный зал, разбивая фонари рампы, трудно не вскрикнуть вместе с Анной. Интенсивность, очищенность эмоций увеличивает и то, что фильм построен почти как балет. В фильме сближение на балу Вронского с Анной изображено экстатическим танцем, где Анна то отталкивает Вронского, то сплетается с ним в единое целое. Это танец страсти и соблазна, где руки танцующих превращаются в змей, прекрасно соответствует настрою романа.

Несмотря на стилизованное пространство и балетные движения, актеры играют реалистично. Анна страдает, мечется, лицо ее превращается в маску ужаса и боли. Каренин со своими дрожащими губами не может не вызвать сочувствия. Хорошенький Вронский выглядит то влюбленным, то недоумевающим, то растерянным и раздраженным. Левин в своей смешной шляпе и тулупчике мило наивен, простодушен и озадачен, а Китти не теряет своей детскости, несмотря на грациозность балетных движений.

По словам Райта, обдумывая свой фильм, он вдохновлялся приемами и эстетикой стилизации Всеволода Мейерхольда. Как и героиня его фильма, режиссер смело пренебрег устоями и сложившимися обычаями. Изменив требованиям жанра экранизации, он тем не менее проявил верность российской культурной традиции.