Ирония внутри

Даниэль Спёрри нашел много интересного в запасниках музея.
Фото пресс-службы Музея естественной истории Вены

Диалог временной выставки с экспозицией постоянной в современных музеях – идея не новая, но удается воплотить ее не всегда. Так, можно вспомнить, как в 2006 году в постоянную экспозицию Музея современной истории России была встроена выставка компании ЛУКОЙЛ. Впечатление было такое, что выставка врезалась клином прямо в стародавний «музей революции». Ведь годы, прошедшие с тех пор, когда это учреждение сменило имя, нашли свое отражение лишь в косметических поправках к магистральной истории о том, как народы, населяющие Россию, с первобытных времен стремились к событию 1917 года. Эту историю постоянная экспозиция музея подспудно продолжала рассказывать и в 2006-м. Выставка нашептывала другой магистральный сюжет, шедший опять же чуть ли не из тех же незапамятных времен, – добычу нефти на упомянутой территории. О ней пеклись цари и императоры, она вдохновляла смелых предпринимателей, и о ней не забывали партия и правительство во времена войны.

Диалог этой выставки с морально устаревшим «музеем революции» был скорее всего непреднамеренным. И возник, наверное, благодаря тому, что ее устроители некритично воспользовались той же самой мыслью, что и музейщики советских времен, – неуклонная поступь прогресса, ведущая к одной заветной цели. В итоге обе выставки – старая и новая – скорее взаимно друг друга осмеивали.

Не дожидаясь такого поворота событий, австрийские музеи сегодня сами берут курс на иронизирование над своими коллекциями. В рамках большой программы венский Музей естественной истории пригласил внедриться в свою экспозицию Даниэля Спёрри, художника с мировой известностью и основателя Eat Art.

Спёрри, и до этого не раз вдохновлявшийся музеем, возвращался сюда в течение целого года, проводя немало времени не только в экспозиции, но и в фондах.

В пресс-досье – фотографии маэстро на фоне уходящих вдаль стеллажей с человеческими черепами, рыбьими скелетами и чучелами животных.

Отчасти диалог с музеем проявляется в том, что Спёрри создает свои собственные коллекции, выставленные параллельно витринам с пришпиленными бабочками, словно выложенными в картину опт-арта блестящими жуками или рядами банок с заспиртованными червями. Художник во время путешествия по термальным источникам собрал 117 проб целебных минеральных вод и сентиментально выставил их под видом «Бретонской домашней аптечки». Из внушительной коллекции лапшерезок свил эволюционную цепочку: предметы так же подвержены дарвиновскому закону. А указки для чтения Торы (заканчивающиеся рукой с указательным пальцем) выложил лучами-стрелами, стремящимися к центру, к главному указующему персту.

Череп с коралловой прической – творение Спёрри. Фото пресс-службы Музея естественной истории Вены

Спёрри получил карт-бланш по отношению к лежащим мертвым грузом в музейных запасниках коллекциям. Здесь он нашел немало материалов для собственных опусов. Материалов в буквальном смысле: они стали основой для коллажей и ассамбляжей. При этом акцентируется сам момент кощунственного вторжения в святая святых науки, разрушения источника позитивного знания. К скелету питона, сохранившемуся без головы, Спёрри приделывает череп тигра и искусно вставляет ему между зубами разноцветную – как живую – птичку. На скалящийся человеческий череп надевает, как парик, шапку роскошных белых кораллов. В двухметровых бивнях нарвалей (родственники белух) – доказательство существования единорогов. Он сочиняет заново несколько скелетов таких вот фантастических животных. В отдельной витрине – ряд капризов природы, ракушек «с отклонениями», ракушек «недоделанных», которых художник снабжает богатыми протезами из бижутерии, фарфоровыми головками и муляжными мускулами.

Симбиоз живой и неживой (в разных смыслах) натуры, с одной стороны, с другой – предметов художественного китча (часто выступающих именно как обманки натуры, ее наивно-идеализированные модели) наконец бездушных предметов техники достигает своего апогея в серии гербариев. Рядом со сложенными горой гербариями из музейных запасников, снабженными научной справкой, на стене сентиментально развешены листы собрания трав, сделанного кем-то в конце 40-х – начале 50-х. Чернила, которыми записывались даты и названия, местами размылись, засушенные растения истончились и, кажется, рассыплются от прикосновения. Останки органического мира приспосабливает теперь для себя другая цивилизация – взращенная по образу и подобию живых существ, но обособившаяся от них. Здесь ползают черви из драгоценных камней и букашки, собранные из блестящих металлических шариков. Здесь отломанную кукольную ручку берегут как величайшую реликвию, считая, что недостающую часть ее тела может восполнить столь же изящно изгибающийся рог, с одной стороны, и фарфоровая статуэтка – с другой.

Проецируя постцивилизационное сознание, Спёрри и сам немало сделал для того, чтобы заинтересованным нашей культурой существам будущего было чем поживиться. Основатель искусства еды закапывал конечные результаты своих художественных банкетов с мыслью о грядущих археологах. Кое-какие из этих акций были уже 30 лет назад, сегодня художник решил, что кое-что можно и откопать. Помещая результаты этих раскопок в Музей естественной истории, Спёрри как бы предлагает прикинуть: что если и другие осколки тарелок и остатки еды свидетельствуют не столько об истории естественной, сколько о концептуальном послании наших предков нам, потомкам (раскопки банкета 1983 года соседствует с предметами из знаменитого Хальштадтского захоронения более чем 2000-летней давности – гордости венского музея.)

На одном из ассамбляжей скелет теленка (которого съели или который, наоборот, сам все доел) топчет остатки/останки банкетного стола. Даниэль Спёрри создает свою версию музея – гигантского кладбища, которое всех сравнивает. Одна из витрин полностью занята разнообразно инкрустированными черепами, каждый из которых положен на сиденье детского стульчика. Стульчики старинные, самые разнообразные, одни из них могли бы оказаться в Музее бидермейера или сецессиона, другие – деревенского быта, третьи вытащены из сегодняшних чуланов. Стульчики сохранили память о сидевших на них детях... Гамлетовские ассоциации очевидны (встреча Гамлета-еще-ребенка и Йорика-уже-черепа). Мы – на том пиру, где нам только кажется, что едим мы. На самом деле мы готовим – из себя – материал для будущего Музея естественных наук. Вознестись над этой мыслью иронией – это и есть, видимо, искусство еды а-ля маэстро Спёрри.