Дикие сердцем

Года полтора назад, во время большого польского проекта на «Золотой маске», режиссер Кшиштоф Варликовский в интервью утверждал, что современный театр спасут геи и евреи. Заявление было сделано отнюдь не ради скандала: Варликовский, ученик Кристиана Люпы, работает в театре именно с этими темами, может, слишком настойчиво, но откровенно и беспощадно к самому себе. В «Африканских сказках» материалом для рефлексии по поводу мужского и женского, расизма и антисемитизма, желаний и приличий стал Шекспир, снабженный послесловием из южноафриканца Кутзее и устных рассказов канадца Важди Муавада.

В самом начале спектакля на задник застекленного бокса проецируется анимационная версия фильма «Жить» Акиры Куросавы. Точнее, эпизод в кафе, где смертельно больной босс допытывается у молоденькой секретарши: «Откуда у тебя столько энергии? Хотел бы я иметь столько страсти!» Дальше босс просит коснуться руки девушки, но та ему отказывает. Куросава красной линией пройдет через весь пятичасовой спектакль: во втором акте его будет смотреть на ноутбуке Дездемона, в третьем фильм перескажет отцу Корделия, спросив заодно: «А ты мог бы меня вот так взять за руку?» Лир у Варликовского – плотный лысеющий мужчина, в галстуке и тесном пиджаке похожий на высокопоставленного функционера. Под занавес жизни он возвращается к младшей дочке, чтобы коротать дни перед телевизором, и, как и герой Куросавы, заработает себе рак и окажется на больничной койке с дырой в горле. Там своему уж совсем безответному отцу Корделия и выскажет все, что накипело. «Папа, ты ходил голый по дому, когда мы были маленькими… Папа, я родилась от фиолетового скорпиона…» И прочее в духе психоанализа, которому подвергли тут героев Шекспира.

Сюжет о Лире и его дочерях – двух пожилых тетках и одной молодой – возникнет в самом начале и потом в третьем акте, когда режиссер закольцует один из главных сюжетов спектакля, сюжет о любви отцов и детей. Пока же речь пойдет о другой любви – мясника и ростовщика Шейлока, ловко орудующего ножом, к Антонио. Шейлок требует фунт мяса седого красавца Антонио потому, что любит его и хочет заполучить «хоть частицу тебя». Интрига отягощается антисемитизмом Антонио, который ненавидит Шейлока и произносит на суде пламенную речь: «Почему я не люблю евреев? Потому что боюсь старости, уродства, боюсь смотреть на себя в зеркало, боюсь перемен и одиночества».

Шекспир стал материалом для рефлексии по поводу мужского и женского, расизма и антисемитизма. Фото Marie-Francoise Plissart/Nowy Teatr

Варликовский точен в деталях: в пустом почти, застекленном пространстве сцены обитают персонажи с узнаваемой типажностью и конкретные в своем психофизическом бытовании. Спиной к зрителю, за обычным канцелярским столом, сидят немолодая секретарь в розовом костюме и габаритный судья в мантии. Антонио в спортивном костюме и наручниках сидит напротив, Бассанио и Порция ждут, нервничая, за стеклянной перегородкой. Произнесенный в такой обстановке монолог о нелюбви к евреям является и экзистенциальным, и достоверным одновременно. Тот же эффект срабатывает в сцене с Корделией, припоминающей отцу обиды прошлого. Или – с Дездемоной, высокой блондинкой, похожей на Тильду Суинтон, которая свое последнее слово адресует собаке – точнее, чучелу собаки, лежащему у кровати, и ее лающему видеоизображению. Варликовский дарит нам иллюзию: это наши современники не потому, что в джинсах и на шпильках, но потому, что разговаривают и действуют, как мы, только наделены они не совсем обычными страстями.

А в том, что интересуют режиссера страсти – ненависть, любовь, женщина, мужчина, секс, смерть, – сомнения нет. Страсть между коренастым Отелло и красавицей Дездемоной губит обоих. Второй акт начинается с видео из кафельного туалета, где молодоженов застукивают и делают строгое предупреждение. Любовь красивой белой к черному вызывает ярость у всех – и вот уже Кассио, беременная Бьянка, щуплый истерик Яго устраивают сеанс издевательства над Дездемоной. Не выдержав, та снимает длинное платье и каблуки и танцует исступленно «африканский» танец. В конце концов Отелло объясняет все через притчу: когда-то белый суперсамец и черный поделили между собой разум и мужское достоинство. Когда суперсамец опомнился, было поздно – черным досталось то, что так ценит в Отелло его молодая жена.

Финал Варликовский отдает Лиру с Корделией и безымянным персонажам из сегодняшней жизни. Голая, не слишком молодая женщина лежит, прислонившись к стене, на синем матрасе и рассказывает историю своего знакомства с неким мужчиной из супермаркета. Неторопливая и ровная речь женщины гипнотизирует слушателей – в ее ритме и трагикомических поворотах и есть, собственно, секс, любовь, жизнь. Все, что так любит Варликовский и в чем мучительно и не сразу, через парад аттракционов, он признается.

Заканчиваются «Африканские сказки» открытым уроком по испанской сальсе, который со всеми участниками спектакля проводит отважная немолодая актриса, затянутая в купальник. Переодевшись для занятий, танцуют Антонио, Шейлок, Дездемона, танцуют рабочие сцены, присоединяются запыхавшиеся Корделия и Лир, и тут не то что «весь мир – театр…», но какая-то простая, телесная правда жизни проявляется особенно четко.