Диссидент из семьи коллекционеров

Американский экономист, доктор философии Гарвардского университета Нортон Додж (1927) известен в арт-мире как один из крупнейших коллекционеров советского неофициального искусства. Он был одним из тех, кто нелегально покупал работы нонконформистов-шестидесятников и вывозил их из СССР. Одним из тех, кто фактически открыл Западу подпольное советское искусство. В его коллекции – около 20 тыс. работ 1956–1986 годов. Все они в настоящий момент находятся в Музее Циммерли в Нью-Джерси. Нортон ДОДЖ впервые дал интервью российскому изданию, рассказав Юлии ГОРЯЧЕВОЙ о том, как создавалась его коллекция и почему она до сих пор ни разу не выставлялась в России.

– Господин Додж, как вы начали собирать советское искусство?

– Первая картина, которую я приобрел в Советском Союзе, – это «Объективная галактическая логика» Льва Кропивницкого. Она была написана в 1961 году и выставлена в том же году на квартире поэта-диссидента вместе с другими двадцатью работами. Это была самая маленькая картина, я выбрал ее, полагая, что ее легче всего вывезти. Во время всех моих последующих шести или семи поездок (последняя состоялась в 1977-м) я встречался в неофициальной обстановке с различными художниками-нонконформистами и покупал у них работы. Также прибегал к услугам коллекционеров в посольствах, иностранных корреспондентов и других иностранцев, работавших в СССР. Некоторые из них помогали мне в вывозе картин из России. Прежде всего я искал произведения, которые были запрещены правительством, включая посвященные религиозной или эротической тематике. Или стили, которые считались бросающими вызов советской доктрине, как, например, абстрактное искусство или сюрреализм.

По мере того как моя коллекционная деятельность расширялась, вывоз нонконформистских, диссидентских произведений искусства стал представлять проблему. Тогда я продолжил эту работу в США, покупая работы у арт-дилеров и у художников, переселившихся в Америку. Я ограничился произведениями искусства, которые были созданы до того, как Sotheby's в 1988 году провел в Москве свой аукцион. После этого мероприятия мне показалось, что западное влияние на российское искусство стало гораздо более значительным. Мне это было уже не так интересно.

– Есть ли у вас любимый художник или картина?

– Все художники-нонконформисты вызывают мое восхищение и уважение. Однако я упомяну несколько фамилий. Евгений Рухин, художник, который, к моему большому сожалению, до сих пор недооценен. Он – один из тех, чье искусство отличалось ярким, могучим стилем и значительными идеями. Рухин был лидером в непрекращающейся борьбе за свободу художественного творчества, за которую он трагическим образом заплатил предельную цену по вине КГБ (Рухин погиб при пожаре в собственной мастерской, обстоятельства которого до сих пор остаются под вопросом. – «НГ»). Заслуживает признания и Оскар Рабин, близкий друг и соратник Рухина, за силу своего искусства и за свои действия во имя свободы всех художников. Меня очень трогает образное, оригинальное, западающее в память искусство Бориса Свешникова, выдержавшего восемь лет в исправительно-трудовом лагере неподалеку от Воркуты. Благодаря счастливому стечению обстоятельств он создавал в заключении произведения искусства, изображавшие все ужасы лагерной жизни, а также мир фантазии, который стал для него своеобразным бегством от ужасной реальности. Есть множество других художников, которые заслуживают особого упоминания. Я бы мог предоставить целый список моих наиболее значительных фаворитов.

– Как складывалась судьба вашей коллекции?

– Все произведения первоначально хранились в далеких от идеальных условиях на моей ферме в штате Мэриленд. По мере роста коллекции я начал искать подходящее для нее пространство – желательно в университетском сеттинге с русской программой, в крупном районе города. В то время интерес к диссидентскому советскому искусству среди арт-дилеров, коллекционеров и музейных кураторов был минимальным. Очень немногие люди обладали какими-либо знаниями об андеграунде, «подпольном» искусстве, которое получило развитие после смерти Сталина. Хотя книга «Великий эксперимент: русское искусство 1863–1922 гг.» Камиллы Грей была издана в 1962 году, и таким образом эксперты были осведомлены о новаторском авангардистском искусстве, которое получило развитие в России до и после революции, до тех пор пока оно не было подавлено Сталиным.

Своими выставками и публикациями в 1970-х я пытался изменить эту ситуацию. В 1980-м я основал некоммерческую галерею в Сохо в Нью-Йорке, просуществовавшую два с половиной года в здании, принадлежавшем Эдуарду Нахамкину. Она стала довольно заметной в мире искусства, упоминалась в прессе, привлекала русских эмигрантов. Позднее я организовывал новые выставки с иллюстрированными каталогами в Вашингтоне, помогал в организации нескольких семинаров в Американской ассоциации по продвижению славянских исследований (AAASS), принимал участие в подготовке выставок Александра Глезера в музее CASE. В то же время я продолжал поиски подходящего музея, заинтересованного в показе собранных мной произведений искусства.

Наконец, в 1991 году появился потенциальный постоянный дом для моей коллекции. Я забирал картину Лидии Мастерковой в доме знаменитого коллекционера русского искусства Джорджа (Георгия) Рябова в северном Нью-Джерси. После показа своей впечатляющей коллекции он упомянул о том, что все это уже подарено Музею искусств Циммерли в Университете Рутгерс, который являлся альма-матер Рябова. Отличная репутация Университета Рутгерс и его близость к Нью-Йорку отвечали двум моим ключевым требованиям. Вскоре мы заключили соглашение, предусматривавшее, что я и моя супруга Нэнси дарим нашу коллекцию университету и она будет выставлена в отдельном крыле Музея Циммерли. В 1995 году работы из нашей коллекции переехали в музей для постоянного показа. По этому случаю мы провели симпозиум, на котором присутствовали многие крупные художники, и издали 360-страничную книгу «От ГУЛАГа до Гласности. Нонконформистское искусство из Советского Союза». Все эти годы мы с Нэнси продолжали пополнять коллекцию, которая сейчас насчитывает более 20 тысяч произведений искусства плюс архивные материалы.

– В чем специфика вашего подхода к коллекционированию произведений художников из Советского Союза?

– Мой подход к коллекционированию произведений художников-нонконформистов отличается от всех других.

Я хотел исследовать различие в степени контроля со стороны правительства в Москве и по всему Советскому Союзу. Рассмотреть этот вопрос исходя из разных аспектов – физического, языкового, культурного, исторического. Поэтому я был заинтересован в коллекционировании произведений искусства не только из Москвы и Ленинграда, но и из других регионов Советского Союза: из трех прибалтийских республик, из Беларуси, Украины, Грузии, Армении, равно как и из Азербайджана, а также из ряда среднеазиатских республик и Сибири.

– Ваша коллекция очень ценится славистами и советологами. Расскажите, пожалуйста, о совместных мероприятиях.

– Наиболее запоминающееся – первая крупная выставка из моей коллекции «Новое искусство из Советского Союза» в 1977 году на ежегодном собрании Американской ассоциации по продвижению славянских исследований, в тот год проходившем в Вашингтоне. К ней был подготовлен каталог со 140 иллюстрациями. Всего на выставке, проходившей в трех местах плюс разных галереях, было представлено более 300 работ нонконформистского искусства. Среди посетителей были и сотрудники советского посольства, которые приобрели каталог участников выставки. Позднее с рядом художников были проведены беседы в КГБ.

– Насколько реальна ваша поездка в сегодняшнюю Россию?

– Я часто думал о том, что было бы полезно провести большую выставку из моей коллекции в Москве или еще где-нибудь в России. Но я не был уверен в том, могу ли я доверять режиму. Возвратит ли он эти произведения искусства?

– Вы, кажется, из семьи коллекционеров?

– У моего отца, одного из основателей, учредителей и первого президента Американской ассоциации учителей физики (позднее ставшего президентом Норвичского университета в Вермонте), было множество увлечений. Он коллекционировал восточные ковры и ковры коренных американцев, карты, керамику и артефакты. Моя мама была выпускницей знаменитого вассеровского колледжа, получила степень магистра по психологии и по домоводству, интересовалась музыкой и была очень хорошей пианисткой. Родители создали колоссальную библиотеку со многими отличными книгами.

– Позволяет ли сегодняшний образ жизни вам следить за направлениями и тенденциями на современном российском рынке произведений искусства?

– Я являюсь членом совета попечителей Музея искусств Циммерли и почетным руководителем (попечителем) Художественного фонда Колодзей, в течение многих лет был в правлении музея CASE в Джерси. Я в курсе, что некоторые из произведений искусства, которые я приобретал по скромным ценам, стали очень ценными. Куда более дорогими, чем те, что я мог позволить себе купить. Раньше практически не было рынка нонконформистских произведений искусства. Когда я путешествовал по Советскому Союзу и лично посещал художников, я всегда платил за работу ту цену, которую называл художник. А иногда даже больше – хотел поощрять их продолжать свободно писать. Чувствовал, что они, равно как и поэты, нуждались в любой поддержке, которую могли получить.

По мере того как информация о диссидентском советском искусстве появлялась на Западе, этот рынок получил свое развитие. За последние годы рынок сократился, хотя к небольшому количеству художников все еще есть значительный интерес. Это узкий рынок, главным образом живописные работы крупных художников. Сейчас он не такой крепкий, каким был, находясь на пике – арт-рынок имеет тенденцию отражать общие экономические тенденции. Но в конце концов экономика вновь поднимется – миллиардеры, которые стали миллионерами, вернутся и рынок укрепится. За последние годы аукционы принесли некоторым художникам-нонконформистам заслуженную славу и финансовый успех. Однако ряд важных художников все еще остаются относительно малоизвестными (в частности, Евгений Михнов-Войтенко, Юрий Дышленко, Вадим Рохлин), но я надеюсь на то, что рынок в конечном итоге также признает и их.

– Кого из коллекционеров российского и советского искусства вы выделяете прежде всего?

– Особенно уважаю Георгия Костаки. Мы встретились в 1961 году. Он был одним из самых первых коллекционеров нонконформистского искусства, а также спасителем русского авангарда. Нина Стивенс также один из первых коллекционеров работ советских нонконформистов – она представила меня ряду художников. Я испытываю особые чувства по отношению к Тане Колодзей, с которой я провел много дней и вечеров, путешествуя по Москве и встречаясь с десятками художников-диссидентов. Сейчас она и ее дочь Наташа имеют свой собственный фонд, очень активный в продвижении нонконформистского искусства, организации выставок в США и в России. Отмечу Лену Корнетчук, когда-то мою студентку, написавшую диссертацию по российскому официальному и неофициальному искусству с последующей защитой в именитом Джорджтаунском университете. Она стала важным дилером и много сделала для расширения нашей коллекции. Вообще, я с большим удовольствием вижу, что количество коллекционеров возросло за последние несколько лет и что нонконформистское искусство получило, наконец, заслуженное признание.