Наталья Савицкая
Пенсионеры умирают, дачи остаются бесхозными и разваливаются.
Фото Евгения Зуева (НГ-фото)
Крис нашел в Интернете снимки моего родного города, затерявшегося на огромной территории Сибири. И внимательно рассмотрел этот привет из Космоса. Крис – новый муж моей университетской подруги Светланы. Он занимается швейцарскими часами, поэтому в его огромном доме все работает слаженно и четко, как в механизме его часов. В холодильных камерах на первом этаже в строгом порядке лежат на полках в корзинках в белых бумажных кружевах свежие фрукты и ягоды. Что меня бесконечно удивляет, выглядят они такими же свежими, как в день, когда их сорвали с грядки. В гардеробных комнатах на втором этаже также в строгом порядке висят костюмы, рубашки, галстуки. Блестят выгнутыми спинами кожаные ремни всех оттенков черного, серого и коричневого. Светку это сводит с ума. «Нет, ты не представляешь, какой он!» – с восхищением произносит она каждые пять минут, свободные от созерцания своего Криса. «Как тебе его дом?» «Дом как дом, – честно говорю я, – понимаешь, в нем нет ни пыли веков, ни даже плевка десятилетий». Светку моя категоричность обижает. Их вкусы с Крисом абсолютно совпадают. Она тоже не любит старые вещи. К завтраку хлебопечка выдает свежие круассаны. Тем же бездушным способом готовится свежий джем. Со всем этим, несмотря на свою респектабельность, Крис справляется сам. Светка еще не скоро станет в этом доме полноправной хозяйкой, потому что с техникой они враги до самой смерти последней. Столь же, как и Крис, респектабельны его друзья, с которыми мы встречались накануне вечером в итальянском ресторане. Душевней разве что его родственники, итальянская родня мамы. «У вас красивые глаза, – говорит мне двоюродный брат Криса, проникновенно заглядывая в самые мои зрачки, – цвета нашего моря». «Не верь ни единому слову, – говорит мне Светка, – итальянцы – что наши кавказцы». В отличие от Светки я на ее категоричность не обижаюсь... «Красиво», – удивляется Крис, найдя снимки озера, около которого я росла. Я заглядываю через его плечо в Интернет. А ведь действительно впечатляет. Если задуматься, Женевское озеро – это просто большая лужа по сравнению с озерами моего края. Ну, если брать ту часть его, что ближе к Женеве, разумеется.
После швейцарского «около нуля» город моего рождения встречает меня тридцатиградусными морозами. «Только вчера было около 17 градусов мороза, теплынь, а сегодня┘» – оправдывается шофер такси, наблюдая в зеркале заднего вида мои морозозащитные мероприятия. Я в это время успеваю намазать щеки и губы гигиенической помадой, натянуть на голову шапку и шарф, варежки на перчатки. В отечественной машине холодно, печка работает слабо. Окна промерзли. Я мысленно ругаю себя за поспешность, можно было бы и выбрать машину получше┘ Тем более что выбор был. Ну да ладно, ехать недалеко.
На улицах города почти нет людей. Сочельник. 11 часов утра. Все спят. И только на центральной площади, носящей до сих пор имя вождя пролетариата, крутят установленные в честь праздника карусели. С ужасом наблюдаю, как ветер поднимает длинный мех на воротниках детских курточек. На лицах детишек застыл немой восторг с гримасой ужаса пополам. Кучка родителей умудрилась засунуть пару своих чад даже в промерзлые вагончики американских горок. И вот теперь эти папы и мамы, честно выполнившие свой родительский долг, отстукивают на детской площадке чечетку, пока детишки отбывают каникулярный срок в ледяных ловушках. Ледяной городок, выстроенный на центральной площади, почти не защищает от ветра. Сбоку от городка торговые ряды. Спиртного нет, и согреться папам нечем. Продавщицы ваты и пряников, в валенках и тулупах, высоко подпрыгивают, чтобы мороз не пробрал их окончательно. Дед Мороз с фотоаппаратом на шее, в красном халате, отороченном грязно-белым мехом, греется тигром из искусственного меха, бросив мохнатого себе на шею. Глаза у Деда Мороза как у его зверюшки – печально-стеклянные. Голубые натуральные ели, начинавшие когда-то свой жизненный путь со скромного газона около здания комитета партии, сегодня окружают монумент с изваянием вождя пролетариата, делая его уже не столь монументальным, как прежде. Вождь рукой направляет трудовые массы все туда же – в сторону бывшего музея, ставшего ныне опять храмом Божьим. У подножия памятника Ленину цифры изо льда – 2010. Дожил... Мимо памятника в сапожках на шпильках спешат куда-то две дамы в черных норках. Волосы у заледенелых дам черные, кожа после солярия смуглая, стриженая норка не греет. Разговор между ними идет о Кельнском соборе. Верю. Чистопородные горожанки ныне все свободное время пребывают за границей. В городе налаживают жизнь деревенские жители. В наличии остались лишь те деревни, которые ближе к городу. Дальние села медленно вымирают. В них доживают свой век старики, которые изо всех сил поддерживают друг друга. Деревни умирают, а на месте прежней свалки около города пару лет назад вдруг вырос коттеджный городок┘ из ничего.
Дороги в городе чистят снегоуборочной техникой. Импортная техника, предусмотренная для чистки правильных дорог, работать временами отказывается. Снег и лед легли на дорогу так плотно, что не уступят по прочности камню. Эти наросты на дорогах мешают уверенно пройти к магазинам. Последних много. Все нижние этажи зданий теперь сплошь заняты бутиками. Но еще больше в городе соляриев и салонов. «Последние два завода в городе на ладан дышат, а магазинов пруд пруди», – мой шофер тоже удивляется этому странному обстоятельству. Исторические здания отремонтированы и выкрашены в цвета палитры «вырви глаз». «Это наш глава города постарался, чтобы людям было веселее жить», – замечает довольный водитель. Если даже у мэра проблемы со вкусом или зрением, то в такой холод все выглядит так жизнеутверждающе, что мысленно я его уже простила. Впрочем, говорят, его уже сняли с работы. Сказались последствия многолетней и бесплодной борьбы с главой области, которого недавно переназначил президент. «Хотели московского нам дать. Но, видимо, передумали. А нам и лучше. Уж лучше┘ но свой. А то придет москвич и начнет под себя все грести», – рассудительно говорит таксист.
К дому, в котором каждую обшарпанную ступеньку и строго серый фасад я хорошо помню еще с детства, подъезжаем минут через тридцать. Подъезд не узнать. Его тоже покрасили, как и все здания центра города. Сразу поскучнело на душе. Нет ничего постоянного в этом мире. В четвертой квартире живет кумир моего детства, комиссарская дочка Нинка (ее отец был начальником военного комиссариата). Нинкина дочь Юля, по местным понятиям, тоже живет неплохо. Она стала содержанкой 48-летнего бизнесмена, обитающего со счастливой поры своего второго отцовства исключительно в Канаде. (После того как жена бизнесмена узнала о существовании мужниного сына). Двухлетнего своего малыша счастливец видел только однажды. Зато на содержание его каждый месяц переводит Юле существенную денежную массу. Помню, как Юля страшно удивилась моему вопросу: «А за кого мне можно было выйти замуж? Все мои сверстники либо сидят, либо спились, либо скололись. Пойди на наши кладбища и посмотри, кто там лежит. Из 11 парней моего класса осталось только пятеро. И на тех смотреть без слез нельзя. А у меня есть малыш. Смотри, какой замечательный». Малыш действительно милый и геперактивный. Гены не подкачали. Его дедушка два года не дожил до рождения долгожданного внука и собственного пятидесятилетия. Мужчина несколько лет работал на Севере. Теперь внука растят мама, бабушка и┘ прадедушка. Комиссары так просто не сдаются, даже смерти.
Ближе к вечеру с тетей едем за продуктами на местный рынок. Рынок уже закрывается. Около трубы отопления греются бомжи всех возрастов. «Ой, Юрка, неужели это ты? Давно тебя здесь не было», – останавливает тетя паренька в новом камуфляже. Он, засмущавшись, сует свои грязные руки глубже в карманы. Юрка невероятно худой, с тонким слоем грязи на впалых щеках. В процессе общения из Юрки удается вытянуть, что у него есть дом и все у него в порядке. Биография Юрки традиционна для провинциального бомжа. Жил в деревне. Бабушка умерла. Родители-алкоголики о сыне забыли сразу после его рождения. Чтобы не умереть с голоду, подросток рванул в город. Здесь на рыночной трубе он и вырос. «Знала бы ты, сколько раз я у него мешок с клеем отбирала, – рассказывает тетя. – Надышатся они этой дрянью и сидят, как нахохлившиеся воробышки, здесь целый день». Дома, естественно, у Юрки нет. Живет он на даче. Вокруг города сотни заброшенных садовых участков. Брошены они по причине ежегодных весенних наводнений. В союзные времена большой водой местные власти еще как-то стремились управлять. Сегодня этот процесс им уже не под силу. Продать ежегодно затопляемые дачи можно, но только очень дешево. Детям и внукам, живущим в больших городах, возиться с этими старыми садовыми участками своих предков как-то не с руки. Пенсионеры умирают, дачи остаются бесхозными. Дачные крошечные домики облюбовали бомжи. Иногда, то ли в отместку за свою неудавшуюся жизнь, то ли по случайному стечению обстоятельств, бомжи эти самые дачи жгут. И тогда горожане, живущие за рекой, наблюдают зарницы от дачных костров. Видимо, на одной из таких дач Юрка и живет. «Ты заметила, какое у него благородное лицо, – говорит мне моя тетя, когда Юрка уходит, – чувствуется порода!». «Это ты сейчас о его мамаше-алкоголичке и папаше-бродяге вспомнила?» – уточняю я у нее на всякий случай. «Не греши на мальчика, он не виноват!» – вздыхает она и, не торгуясь, берет у продавщицы неестественно розового цвета форель по цене в 580 рублей за килограмм. «Откуда рыбка такого мило-ядовитого цвета? – спрашиваю я у торговки, рдея от едва сдерживаемого раздражения. – Каким химикатом красите?» «Вам, милая, меньше вредных фильмов смотреть бы!» – говорит продавщица в тон мне. Забыла сказать, на рынке торгуют бывшие учительницы, сражающие посетителей наповал своей ученостью и учтивостью. Но даже эти достоинства не умаляют поставленной им благородной цели – впарить товар во что бы то ни стало. Моя тетя здесь любимый покупатель. Она добрая и рассеянная. Часто оставляет дома очки.
Еще она, музыкант по профессии, давно не смотрит телевизор и даже читать в последнее время стала меньше. Вся жизнь ее проходит сегодня в Интернете. Виртуал – болезнь интеллигентных женщин провинции. Тетя пересыпает названиями сайтов и чатов, рассказывает о своих друзьях в Австрии, Германии, Голландии. Рассказывает, насколько хороши стали ее английский и немецкий. Все ее on-line друзья хотят в гости к ней. «И что?» – «Нет, встречаться будем в Москве». – «Почему?» – «Приезжала тут к моим знакомым одна англичанка. Бегала, туалеты наши фотографировала. Потом выложила снимки в Интернете. Где она только такой ужас нашла?» – «Не могу поверить, ты знакомишься с мужчинами в чатах...» – удивляюсь я. «Скажи спасибо, что я еще не живу виртуальной половой жизнью, как другие мои согорожанки. И максимум, на что способна, это сервировать в виртуале столик для романтического ужина».
«Расскажи, как там Женевское озеро?» – вечером милостиво интересуется она, нервно поглядывая то на часы, то на свой ноутбук. «Понимаешь, по сравнению с нашим озером, это просто большая лужа, – говорю я ей, – а Интернет – всего лишь суррогат, который не заменит роскошь реального человеческого общения». «Да ты еще и ретроградка! А какие надежды подавала!» – бросает мне она, прежде чем пропасть в своей интернет-яме.
