Дорога в Изумрудный город

Хочешь есть – встань в очередь.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)

Едва мы с Иркой выгрузились из автобуса и поставили свои чемоданы на снег, как нас огорошила пионервожатая Люся:

– Девочки, подбирайте себе подружку. К вам поставят еще одну кровать.

Я оглянулась на Ирку: что за дела? Ведь это она уговорила меня сюда приехать.

Ирка, в свою очередь, многозначительно посмотрела на вожатую:

– Нам, вообще-то, двухместный номер обещали.

Она была не просто девочкой, приехавшей в заводской пионерлагерь по путевке профкома, а дочкой профессора, у которого директор этого завода недавно защитил диссертацию. Но Люсе было наплевать на наши связи. Ее темно-карие глаза за очками сразу стали сердитыми.

– Мест не хватает. Прикажете мне самой спать в коридоре? Не понимаю, чем вы недовольны. Остальные палаты, между прочим, десятиместные... – Первый отряд, – закричала она, отворачиваясь от нас, – еще раз проверили вещи, построились!

– Что будем делать?

Мы всмотрелись в девчонок нашего отряда. По тому, как они бойко шумели около Люси, было видно – девчонки провели в этом лагере не одну веселую смену. Их ответные взгляды были уверенными и даже полными превосходства. Ни одна не согласится стать третьей в нашей комнате.

Сняв варежку, Ирка принялась грызть заусенец. Она всегда так делала, когда нервничала. И тут мы заметили в стороне Римму. Большая, с неуклюже опущенными вдоль клетчатого пальто руками, она посматривала на девчонок, робко надеясь, что те примут ее в свою компанию. Новенькая! Именно такая нам была нужна, ведь мы с Иркой искали не подружку, а жертву. Хотя возмутились бы, если б кто сказал об этом.

– Хочешь жить в нашей комнате?

Римма сразу кивнула, доверчиво побрела за нами в корпус и вскоре уже распаковывала свою потертую дерматиновую сумку, ожидая продолжения знакомства. Но радость ее быстро затухла. Поняв, что дружить с ней никто не собирается, наша новая соседка замерла в тихом огорчении.

Так и повелось: Ирка и я жили своей жизнью, секретничали по ночам под одеялом, а она или безмолвно сидела на кровати, положив свои крупные руки на колени, или лежала, глядя на нас своими круглыми и кроткими глазами.

– Взгляд как у Чебурашки, – задыхались мы под одеялом от беззлобного, но жестокого смеха.

Она жила в соседней деревне, а сюда попала потому, что ее мать работала в столовой нашего лагеря. Нас удивляли ее страшные штопаные колготки, висевшие на стуле. Таких в Москве никто не носил.

И одежду такую никто не носил. Казалось, Римме самой было совестно, что она со своими некрасивыми вещами занимает так много места в нашей комнате. Но на самом деле она не сильно мешала – мы вели себя как хотели.

– Спички куда-то пропали! – заметила я, доставая из чемодана надорванную пачку «Пегаса». В ней уже не хватало двух сигарет – мы недавно выкурили их на балконе, не затягиваясь, пуская красивые клубы. А потом, чтобы перебить запах, натерли зубы Иркиными духами.

– Попросим у кого-нибудь, – откликнулась Ирка.

Мы собирались на новогодние танцы. Намазались голубыми тенями до самых бровей, наслюнявили туши из старой маминой коробочки, густо накрасили ресницы. Я покрутилась перед зеркалом в своей гэдээровской водолазке-«лапше» и почувствовала себя хорошенькой. Но и в смелых мечтах мне не пришло бы в голову, что меня пригласит на танец самый взрослый, самый интересный парень нашего отряда.

Сережа танцевал со мной весь вечер, а потом предложил проводить. Фото Артема Чернова (НГ-фото)

Когда Сережа прошел через весь зал к эстраде, на которую мы с Иркой облокачивались, коленки мои ослабели. Я уже танцевала до этого с мальчишками, осторожно проверяя свою женскую власть над ними, мне лестны были учащенные удары их сердец и дрожание рук. А рядом с Сережей вдруг сама задрожала: под песню Донны Самер в полуобморочном состоянии цеплялась я за его плечи и едва передвигала ватные ноги. Неужели нравлюсь ему? Значит, не просто так он подмигивал, проходя мимо меня в столовой: «Девчонки, берите больше плюшек, здесь повара добрые!»

И его частые разговоры с другой девочкой из нашего отряда, которую я назвала Мадонной за окружавший ее мягкий свет, ничего не значили. У нее были белокурые локоны, безмятежный красивый лоб, ну и что?

Сережа протанцевал со мной весь вечер, потом предложил проводить.

– Значит, вы на Речном живете, – сказал он на улице. Вместе с нами вышли его приятель и Ирка. – А мы на Автозаводской.

– Далеко...

– Не так уж и далеко, – улыбнулся он. – Полчаса на метро. Каждый день можно друг к другу в гости ездить.

– Урловый район, – вдруг ляпнула Ирка. – Рабоче-крестьянский.

– А кто твой отец? – спросил ее Сережин приятель.

– Завкафедрой, – весомо ответила Ирка.

Сережа на секунду посерьезнел.

– А у меня батя – рабочий класс, – предупредил он с таким спокойным достоинством, что мне стало жалко Ирку.

Мы уселись на спинку парковой скамьи. Редкие снежинки кружились в свете паркового фонаря, пар наших дыханий смешивался с сигаретным дымом. В полумраке Сережино лицо показалось мне некрасивым, но в его легкой широкоплечей фигуре, во всей повадке была та веселая уверенность победителя, которая важнее любой красоты.

И этот парень теперь мой! Счастливо рассмеявшись, я закашлялась, выбросила сигарету – не получалось у меня курить. Ирка и Сережин приятель все настойчивее звали нас домой, у них не было причины замерзать в этом темном парке, но Сережа и я их не слышали. Под прикрытием ничего не значившей болтовни мы вели свой тайный разговор, где каждый взгляд, прикосновение были то вопросом, то приговором.

– Тебе холодно, – заметил он, снимая с меня варежку и тепло дыша на мои онемевшие от мороза пальцы. Потом вдруг начал не спеша целовать их, один за другим. – Можно?

Я выдернула руку, стряхивая с себя стыдное и сладкое марево, в которое по вине Сережи погрузилась на глазах у двух насмешливых свидетелей:

– Нельзя!

Он снова посерьезнел на мгновение, что-то решая для себя, но вечер оставался счастливым до самого конца.

– Даже не верится, – шепнула я Ирке, когда мы отогревались под одеялом. Римма давно спала, она рано ушла с танцев. – Ты слышала, он в Москве хочет встречаться?

Я представила, что мы с Сережей идем летним днем по улице, как настоящая влюбленная пара, – и в восторге от поджидавшего меня счастья чмокнула Ирку в нос.

– Нехорошо у меня вышло насчет рабочего класса, – извинилась она.

– Да ладно, ничего страшного, – я была счастливой и великодушной.

Странно все-таки, что Сережа выбрал меня, салагу. Ведь девчонки нашего отряда не притворялись взрослыми, они ими уже были. И разговоры у них были о вещах, которые мы с Иркой стеснялись обсуждать между собой. «Наверное, Сережа удивился, когда я руку отдернула. Или подумал, что мне неприятно», – запоздало разволновалась я, засыпая, и решила, что больше не буду с ним такой резкой.

Утром в коридоре я поймала несколько недобрых взглядов. А близкая подружка Мадонны даже толкнула меня. Только сама Мадонна оставалась невозмутимой, хотя мне и почудилось страдание на ее чистом лбу. Но Сережа больше не огорчал ее. Он не подошел ко мне ни в тот день, ни на следующий. Лишь дружелюбно помахивал издали рукой или кидал несколько веселых фраз.

Прошло три дня, а я все не могла расстаться с мечтой, в которой мы с ним гуляли по московским улицам. Поэтому придумывала объяснения: он просто не хочет, чтобы девчонки меня возненавидели, он обязательно подойдет перед отъездом попросить телефон.

– Или, может, он просто обиделся? – пытала я Ирку.

– Господи, да на что? – теряла она терпение.

Бедная Ирка вынуждена была шпионить для меня.

– А сейчас он что делает? – в который раз спрашивала я ее. – Гордость не позволяла самой посмотреть.

– Стоит с Мадонной, рукой уперся в стенку позади нее, не дает ей пройти, – вонзала она ножи один за другим в мое сердце.

Походы в столовую и на отрядные мероприятия стали мучением. Поэтому я все больше времени проводила теперь в корпусе, у телевизора, рядом с малышней. Они смотрели мультики. Одним из любимых был «Волшебник Изумрудного города». Даже сейчас стоит мне услышать песенку из него, я сразу вспоминаю ту зиму.

Казалось, весь лагерь напевал:

Мы в город Изумрудный
Идем дорогой трудной,
Идем дорогой трудной,
Дорогой непрямой.

– Не хочешь смотреть? – спросила вожатая, когда я засобиралась в свою комнату. Люся упаковывала новогодние гирлянды и была похожа на фокусницу, игравшую с экзотическими змеями. – Помоги мне тогда.

– Мультик для детсадовцев, – объяснила я, подавая ей пустые коробки.

– Ничего подобного. Детсадовцы увидят сказку, ты увидишь другое. Вот скажи, о чем эта история?

– Ну, там Дровосеку нужно сердце, Страшиле – мозги, Льву – храбрость. Хотя все это у них есть, просто они не догадываются. Но все равно «...заветных три желания исполнит мудрый Гудвин» мрачно повторила я слова песенки.

– Желания, – она усмехнулась. – Хорошо, когда их три... Вот вы взрослеть торопитесь, а сами ни себя, ни других пока не понимаете.

И тут Люся задала вопрос, который я никак не ожидала услышать:

– Давно вы с Ирой курите?

«Римка настучала», – подумала я, отвечая онемевшими губами:

– Мы не курим.

– Чья же идея была взять «Пегас» в лагерь?

– Ничья, – я сделала самые честные глаза, на какие была способна, но они предательски моргнули.

– Если это... – сказала Люся, – еще раз повторится, мы поставим в известность Ириного папу. – Она обвила вокруг ладони последнюю блестящую змею и ловко бросила ее в коробку.

В комнате я первым делом бросилась к своему чемодану. Сигарет там не оказалось. Римка... А притворялась тихушницей!

Не тратя времени на объяснения, мы с Иркой устроили ей бойкот. Римма словно стала невидимой для нас. Пытка молчанием оказалась действенной, и мы не удивились, когда наша соседка навсегда исчезла из комнаты и вообще из лагеря.

В тот день мы как обычно подошли к раздаточному окошку столовой за чудесными дополнительными плюшками, но вместо знакомого: «Кушайте на здоровье, дочки», – услышали от прежде доброй тетеньки:

– Дома пусть вас родители балуют! – когда она с грохотом захлопывала окошко.

Это оказалась Риммина мать. У нее были такие же круглые чебурашечьи глаза и маленький ротик. Только она была Чебурашкой, умевшим постоять за себя.

– Слушай, а может, Римма не виновата? – впервые засомневалась Ирка.

Наконец наступил день отъезда. Было уже темно, когда мы несли свои чемоданы к автобусам по утоптанной парковой дорожке мимо знакомых елей, мимо фонаря и памятной скамейки. Сережа так и не подошел ко мне. Он шагал в конце колонны рядом с Мадонной, тащил два чемодана – ее и собственный. Их смех иногда долетал до меня.

Хорошо, что в этой темноте никто, кроме поддерживавшей меня Ирки, не видел моего лица. Размытая ранняя луна плыла над нашими головами. Я смотрела на нее сквозь слезы и представляла безмятежную улыбку Мадонны. «За что, за что?» – спрашивала непонятно кого, удивляясь, как несправедливо со мной поступили. Взрослеть оказалось больно.

Сейчас-то я знаю, что Люся была права. Я тогда не понимала ни себя, ни других людей, и мне предстояло пройти долгий путь, чтобы догадаться, почему обидчик в конце концов сам становится обиженным.

Думаю, Сережа женился на своей Мадонне. Я легко представляю их вместе, потому что какой мужчина откажется от этой всепрощающей женственности? Вот Римму не могу представить. Осталась ли она такой же безответной? Или превратилась в боевого Чебуратора? Я только надеюсь, что она простила нас с Иркой.