Способ общения Дзеффирелли

Дзеффирелли навсегда.
Иллюстрация предоставлена пресс-службой фестиваля «Черешневый лес»

Четыре года назад Франко Дзеффирелли участвовал в фестивале «Черешневый лес» – по случаю выставки в Музее личных коллекций ГМИИ им. Пушкина его эскизов к декорациям собственных постановок. Именно тогда устроители фестиваля амбициозно пообещали издать биографию классика поэтической волны в мировом кинематографе на русском языке. В нынешнем мае мэтр снова побывал в Москве: «Черешневый лес» сдержал свое обещание, и пятисотстраничный фолиант, вышедший ранее на 12 языках, появился в России.

«...Если человек пишет книгу и при этом чего-то стыдится – тогда нечего и начинать. Благодаря этой книге вы все становитесь моими личными друзьями. И судите, пожалуйста, не мои литературные способности, но искренность моего общения с вами». Сделав такое заявление, синьор Дзеффирелли явно поскромничал в отношении литературных достоинств книги (царапают порой «переводизмы» вроде «обыскал в поисках пистолета»). Однако бывают биографии, которые сами по себе являются раритетами.

Внебрачный сын Отторино Корси из городка Винчи (и вероятный родственник великого Леонардо), получивший воспитание и обучавшийся живописи при монастыре Сан-Марко, в стенах которого, расписанных Фра Бартоломео и Фра Анжелико, когда-то проповедовал Савонарола, родился и вырос в эпоху Муссолини. Между двух разведенных и сошедшихся во времени миров прошли первые двадцать лет жизни, когда путешествие на велосипеде по доминиканским монастырям едва не закончилось под взрывами при первой бомбардировке Неаполя, а воспоминания о повешенном за ноги диктаторе неотделимы от переживаний по поводу разрушенного до состояния двора под открытым небом Ла Скала.

С падением режима и завершением войны (чему способствовал и юноша Дзеффирелли, сражаясь в партизанском отряде среди коммунистов, а затем служа переводчиком в шотландской гвардии) стартовала головокружительная карьера сценографа и режиссера. Начало ее в известной степени объясняется счастливым совпадением сексуальной ориентации юного подмастерья театрального художника с сексуальной ориентацией Лукино Висконти. (Дзеффирелли ничего не скрывает, наоборот, не впадая ни в цинизм, ни в ханжество, посвящает сексуальной стороне жизни целую главу.) Но оформительские работы Дзеффирелли получили столь высокую оценку, что приглашения в отреставрированный Ла Скала следовали одно за другим, после первой же его самостоятельной оперной постановки он стал востребованным и на драматических сценах Италии, Англии и Америки.

Подобно герою из сказки, который превращал в золото все, к чему прикасался, Дзеффирелли рождал шедевр с каждым новым жестом. Такими оказались и первые его опыты в кино («Укрощение строптивой», «Ромео и Джульетта», «Брат Солнце, сестра Луна»).

Рассказы о работе в кино, театре (где совсем молодой Дзеффирелли «встал клином между Висконти и Стреллером») и оперных постановках (ушедших в разряд легенд; некоторые Дзеффирелли экранизировал) по занимательности не уступят беллетристике, во многом благодаря персонажам. Естественной средой обитания «раба красоты» оказались люди, создавшие культуру середины двадцатого века – Коко Шанель, Анна Маньяни, Мария Каллас, Ричард Бартон, Леонард Бернстайн, Джина Лоллобриджида, Лоуренс Оливье, Элизабет Тейлор (впечатляет количество соответствующих фотографий)┘ Причем свидетельства Дзеффирелли о них лишены всякого пафоса, порой парадоксальны, конфликтуют со стереотипами. Он вспоминает, скажем, что о Марии Каллас Тосканини говорил: «у нее в голосе уксус», а Караян сравнивал тот же божественный голос с «ножом, скребущим по стеклу».

Разменявший девятый десяток патриарх (режиссер, продюсер, сценарист, актер, дизайнер и даже бывший сенатор) не стал перегружать мемуары мудрыми мыслями в назидание юношеству. Способ общения, предложенный Дзеффирелли, университетов не кончавшим, но одаренным в масштабе человека Возрождения, шармирует простотой и уважением к собеседнику. Автобиография под элегантным названием Zeffirelli (псевдоним, обретенный при рождении) восполняет пробелы гуманитарного образования не только по части оперы или кино. Проекция жизни художника на историю искусств века минувшего получилась достаточно стереоскопичной, чтобы расширить представления об уходящей натуре и ускользающей красоте Человека Второго тысячелетия.