Марина Гайкович
Герберт фон Караян не выпускал дирижерскую палочку из рук до конца жизни.
Фото с сайта en.wikipedia.org
Феномен Караяна в истории классической музыки – явление уникальное. Не в меру амбициозный, он добился обожествления при жизни: одно звучание имени Караяна заставляло трепетать. Трепет, правда, был разного свойства: поклонники благоговели, а тем, кому не посчастливилось случайно или намеренно попасться маэстро «под руку», испытывали лишения, клокотали от злости, но ничего поделать не могли. Хватка этого дирижера была железной, о его диктаторских замашках ходили легенды, но ему прощалось все: идеальные караяновские интерпретации классики сводили с ума. Он обращал в своих поклонников не только чувствительных к академической музыке людей – нет, его фанатами становились инженеры и экономисты, банкиры и домохозяйки. Словом, Караян для многих стал мерилом самого лучшего, что только могло произойти в высоком музыкальном искусстве.
Правда, чем большую славу личность завоевывает при жизни, тем больше желающих находится развенчать все мифы впоследствии. По мнению многих современников и последователей, Караян, создавая свои абсолютные, до блеска отполированные интерпретации, стремился вместе с ними, если не впереди их, попасть в Историю. Между прочим, волна актуального сегодня исторического исполнительства возникла именно в караяновскую эпоху как реакция на просчитанные словно на компьютере, а потому бездушные трактовки музыки великих композиторов прошлого. Но сам маэстро старался быть безупречным, во всем стремясь к перфекционизму: добиваясь совершенного звучания, он отрабатывал сочинение снова и снова, а записи отдельных шедевров (в том числе Шестой симфонии Чайковского, например) осуществлял от пяти до десяти раз. Его стремление к абсолютной власти и могуществу сравнивали с одним хорошо известным немецким политиком, бесславно закончившим свои дни в апреле 1945 года. И основания на то были.
Чудо-Караян
Будущий Генеральмузикдиректор Европы Герберт фон Караян родился на родине Моцарта, в Зальцбурге, там же, в консерватории Моцартеум, получил музыкальное образование. Если бы родители не осуществили переезд в Австрию, возможно, он прославил бы свою родовую греческую фамилию – Караянис, но ему суждено было стать еще одной гордостью маленького австрийского городка. Вкус к музыке ему привил отец – хирург, который безмерно любил музыку и в свое время хотел стать музыкантом. По воспоминаниям дирижера, «мама не так много знала, но многое чувствовала изнутри. Она была настоящей вагнерианкой. Бывает такой момент, когда понимаешь: что-то, что скрыто в глубине души, может быть талантом».
Уже в четыре с половиной года он выступил перед публикой. Показательно, но первым его конкурентом и мерилом сравнения стал старший брат. Герберт не хотел уступать ему ни в знаниях, ни в умение игры на фортепиано. «Быть во всем лучше, совершеннее» – этот принцип зародился в детские годы и стимулировал будущего маэстро всю жизнь.
В восемнадцать лет он официально заступил на свой первый дирижерский пост и до конца жизни не выпускал палочку из рук. Его первый полноценный дебют состоялся в 1929 году – Караян дирижировал оперой Рихарда Штрауса «Саломея» в Фестивальном театре Зальцбурга. Спустя четыре года состоялся его дебют уже собственно на Зальцбургском фестивале, где он исполнил музыку к «Вальпургиевой ночи» из оперы «Фауст» Шарля Гуно, а в следующем году впервые встал за пульт Венского филармонического оркестра. Затем он получил пост дирижера в провинциальном немецком городке, и следующие 16 лет стали для него самой лучшей школой: руководя в Ульме, а затем Аахене и симфоническим оркестром, и оперным, он научился всему: управлять коллективом, пестовать музыкантов, репетировать с певцами, воспитывать и подчинять людей. Эти годы стали необходимым багажом, за который Караян впоследствии был благодарен судьбе.
Как раз это время – середина тридцатых годов – отмечено большим количеством ангажементов не только в Германии, но и в европейских городах: успешное и уверенное развитие карьеры Караяна многие объясняют фактом его вступления в партию национал-социалистов. Кстати, в будущем это членство (по некоторым данным, даже двойное – партбилеты были выданы в Австрии и Германии) маэстро тщательно скрывал, но после того как документы были преданы гласности, объяснял этот эпизод в своей биографии прессингом. В 1937 году Караян впервые встал за пульт Берлинского филармонического оркестра, а также дирижировал «Фиделио» Бетховена в Берлинском государственном оперном театре. Но головокружительную славу ему принес Вагнер: после «Тристана и Изольды» берлинская критика назвала дирижера «Чудо-Караян» и это определение будет сопровождать его повсеместно.
Берлин–Зальцбург
После войны Караян мог выступать только анонимно (именно в связи с фактом партийной принадлежности), но он все же умудрился участвовал в Зальцбургском фестивале, его первый официальный послевоенный концерт прошел в Вене с Венским филармоническим оркестром. С этим городом связана часть славы маэстро – он стал художественным руководителем Общества друзей музыки, а затем несколько лет руководил венской оперой, вернув ей статус одного из самых могущественных оперных театров Европы.
В конце 40-х годов начался еще один знаковый период в его жизни, которому музыкант будет фанатично верен до конца своих дней. Караян открыл для себя звукозапись. Для увековечивания караяновских шедевров в Лондоне был специально создан оркестр «Филармония» – несколько лет Караян руководил этим коллективом, который и сегодня считается одним из самых признанных в мире.
В начале 50-х годов маэстро приглашают участвовать во всех знаковых мероприятиях или выступать на лучших площадках Европы, среди которых, например, Вагнеровский оперный фестиваль в Байройте или миланский театр «Ла Скала».
Но апогеем карьерного взлета стало приглашение возглавить Берлинский филармонический оркестр: в 1955 году Караян сменил Вильгельма Фургвенглера и был назначен пожизненным музыкальным руководителем коллектива, хотя он до конца жизни не мог смириться с тем, что принадлежащий Фуртвенглеру титул художественного директора Берлинского филармонического ему так и не достался. С этого момента он получил доступ ко всем ведущим коллективам Европы: он мог выбирать среди оркестров Вены, Лондона, Парижа, формировать репертуар «Ла Скала», ездил с гастролями в Америку, Советский Союз, Японию. В СССР он выступал несколько раз. О его гастролях с берлинскими филармониками журнал «Советская музыка», не скрывая восторга, писал: «Во всем этом есть привкус сенсационности. Художественная дисциплина, огромная, разнообразная техника, чистота, точность, выравненность строя – всем этим может гордиться западноберлинский коллектив музыкантов, подобранных один к одному и составляющих единый ансамбль».
Караян добился почитания почти на всех уголках суши. Один из анекдотов о Караяне этого времени гласил: на вопрос таксиста «Куда?» дирижер отвечал: «Да неважно, куда бы не приехали, я все равно что-нибудь получу». Но вследствие вспыльчивости, надменности и какого бы то ни было отсутствия толерантности вскоре последовали резкие разрывы и с Веной, и с Миланом. Много лет спустя после ухода из «Ла Скала», когда Зубин Мета пригласил Караяна выступить на фестивале «Флорентийский май», тот потребовал, чтобы министр иностранных дел Италии извинился перед ним лично.
Так основными мекками влияния Караяна стали Берлин и Зальцбург – в 1957 году он возглавил знаменитый фестиваль. Четыре года его директорства вылились городской казне в круглую сумму, а жителям малюсенького городка стоили четырех лет спокойствия, но влияние на творческую политику Зальцбургского фестиваля Караян сохранил до конца жизни благодаря месту в правлении. Здесь он был царь и Бог – если ему нужны были статисты, то тут же к Караяну отправляли взвод солдат, а когда Караяну потребовалось пространство, в Зальцбурге взрывали горы, чтобы возвести массивный Grosses Festspielhaus, который будет использоваться только летом, а остальное время стоять порожним. А неосторожное замечание в адрес Караяна стоило Николаусу Арнонкуру – признанному интерпретатору старинной музыки – двадцати лет отлучения от фестиваля.
Музыка дала ему все
Культ собственной личности и стремление к безграничной власти были неотъемлемыми частями художественной личности Караяна. В Байройте он велел вырезать дыру в прикрытии над оркестровой ямой, чтобы был хорошо виден дирижер, в Метрополитен-опера в этих же целях приподнимали подиум. Пренебрегая всеми правилами дорожного движения, его машина должна была подаваться прямо к выходу из здания. В Берлинской филармонии служащие должны были выстраиваться вдоль лестницы, и, проходя мимо, он царственно подмахивал документы. И самое главное – он почти требовал, чтобы его называли Шеф.
В его постоянной свите состоял боксер-тяжеловес, несколько телохранителей, бесчисленное количество помощников, собственные фотографы. А отношение к музыкантам находилось на грани полнейшего участия (Шеф посещал свадьбы и юбилеи своих подчиненных) и ненависти в периоды яростных припадков. Бытовал анекдот: во время неудачной репетиции Караян вспылил: «Знаете, чего мне хочется, господа? Обвязать вас всех веревкой, облить керосином и поджечь. – «Но тогда вы нас лишитесь», – ответил один из музыкантов». – «Ах, да, об этом я не подумал».
Хотя благодаря Караяну стоимость дирижерской профессии заметно возросла, он никогда не завышал своих гонораров. Приблизительное состояние в 500 млн. немецких марок он делал другим способом. По неофициальным данным, он владел частью акций Columbia Artists Management Inc., а потому часть гонораров артистов, которые выступали, скажем, по его настоятельной рекомендации в том же Зальцбурге, поступала в его карман. Доход Караяна складывался из роялти от продаж около 900 его записей, разошедшихся в количестве 115 млн. копий, вышедших в основном на лейблах Deutsche Grammophon и EMI.
Караян мудро использовал, например, репетиционное время как сеанс звукозаписи, что позволяло сэкономить время и удвоить заработок музыкантов: оркестранты Берлинского филармонического ездили на «Мерседесах» и покупали дома в Альпах. Сам дирижер окружал себя только лучшим и самым дорогим: собственный самолет, роскошная яхта, «Мерседес» последней модели, красавица жена – в его случае действительно «музыка дала ему все».
В 1981 году Караян благословил цифровой звук, сказав, что «все остальное – это газовое освещение». Благодаря ему объем компакт-диска (74 минуты) сложился из времени, которое длилась запись Девятой симфонии Бетховена Караяна с берлинскими филармониками (на самом деле 69 минут), плюс несколько минут на всякий случай.
Последние годы жизни был среди прочего занят созданием серии из 80 фильмов с записью 80 лучших симфоний мира, разумеется, в его собственной интерпретации. Режиссуру он не доверял никому – для создания идеального образа (себя в первую очередь), прежде чем встать за пульт Берлинского или Венского филармонических оркестров, он репетировал со студенческим коллективом, в процессе съемки было задействовано 15 камер. «Великий Герберт» упорно монтировал сам – на момент его смерти в 1989 году он успел закончить только 43 фильма. И все-таки музыка для него была Богиней: и в 30-е, когда в оркестре значился один трубач, а надо было во что бы то ни стало ставить вагнеровского «Лоэнгрина», и в 80-е, когда у его ног лежали все средства этого мира, он стремился создать идеал, который останется нетленным. Навсегда.
