О путинских временах принято уже ностальгировать.
И вот откуда ни возьмись – новый нетривиальный образ Родины. Она лишается материнских прав. У Алексея Беляева-Гинтовта Родина – дочь. Выношенная, выращенная и воспитанная. Родина, приученная быть такой, какой ее хотели видеть. Она цвета октябрятского значка, затертого в банке с пуговицами. Пошарпанного алого, сусального золота и черных прорех ранней старости. Черная – капля нефти. Рядом – она же, но выполненная в другом цвете. Тут она уже просто невинный след ряби в потревоженной уличной луже. Положим, отражается в луже зарево закатного или рассветного солнца.
Впрочем, красный обременителен для «просто капли» не меньше черного. Он – кровь. Кровь и нефть – неисчислимые и бесконечные основания жизни Родины. Пока их реки мирно текут по венам Родины, все остается на своих местах. Все остается неизменным. Незыблемым. Как лаконичный цветовой язык православного иконостаса. Беляев-Гинтовт использует его, почти не коверкая.
Монументальные полотна пришли смотреть все. Выпал светский вечер. Были замечены Михаил Каменский, Эвелина Хромченко, Татьяна Метакса, Александра Вертинская. Родина снова в моде. На нее идут.
«Родина-дочь» в парадных интерьерах галереи «Триумф» смотрелась послушным ребенком имперского комплекса и державной гордости. Ее явили гостям. Она хорошо себя ведет и рассказывает о достижениях. Она молчит о том, что нашалила. И только игрушки ее – истребители и солдатики-снайперы выдают боевой характер.
В курительной комнате дымно. Пахнет терпко. Тут взрослые. Спутник и спутница в строгом рабоче-вечернем обличье едят ананасы. Он: «Вагнер какой-то звучит». – «Дурак, это Шостакович». – «Я вот думаю, предложение, что ли, тебе сделать? Народ посмеется». Она молчит. Приняла к сведению. «Тебе нравится?» – «Да. Но Путина с Кадыровым я бы себе домой не повесил». – «Колизей видел?» – «Нет». – «Тогда пойдем, там есть еще Парфенон и Палаццо дожей». – «Не знаю, не понял. Мне понравились только кремлевские звезды». Они нравятся всем. И художник это знает.
Его Родина такова.