Евгений Комаров
Фото агентства городских новостей "Москва"
Читая отклики о покойном Всеволоде Чаплине, не могу отделаться от мысли: он всегда был на самом деле совсем не таким, каким себя изображал и каким его изображали.
При имени Сева я вспоминаю знакомство, 1987 год. Почти мальчишками сидели на лавочке в Новодевичьем у питиримовского книжного склада, и он, едва подсев, какую-то ерунду мне рассказывал про сторожа из Богоявленского собора, который был то ли «голубой», то ли что-то украл... (Я еще подумал: «Что за бред несет этот заика?») Сева всегда любил поэпатировать собеседника. То ли расшевелить и посмотреть на человека, то ли просто вместе посмеяться над комическим несоответствием образа и жизни. А о вере он не говорил – по крайней мере с друзьями. Зачем? Об этом не говорить надо...
Кем он был тогда, в 18–20 лет? Выросший почти без отца мальчик из девятиэтажки московской окраины Гольяново (ну, конечно, Сева всегда подчеркнуто произносил «ю» после мягкого знака! ), героически воспитанный мамой. Он заикался так, что порой почти не мог говорить, и уже тогда у него была астма. Я не знаю, как он познакомился с Кириллом (будущим патриархом), но тот вложил в него очень много: отправлял учиться за границу, лечил, берег: растил. Думаю, Кирилл проявил свои лучшие человеческие качества тогда.
Севе было предназначено сменить стареющего Буевского. Почему Севе? Из тех усилий, которые Кирилл вложил в него, он мог бы вырастить смену из любого, но он решил из Севы. (Алексей Буевский долгие советские годы был как бы серым кардиналом Сусловым или обер-прокурором Победоносцевым в РПЦ: он отвечал перед государством за прямоту партийной линии в церкви, а в церкви – за чистоту ее официальной политики.)
Пока наша группа из 4–5 церковных «перестроечников-демократов первой волны» сидела в церковном издательстве на Погодинской и свергала то «застойного» ответственного секретаря «Журнала Московской патриархии», то самого митрополита Питирима (Нечаева), Сева был, пожалуй, самым аккуратным и сдержанным. После его замечания на какую-то смелую статью в газете я ему сказал: «Да брось ты, Сев: газета живет один день!» Он ответил: «Да! Но редактора обычно хотят жить дольше!»
Но уже тогда порой становилось невмоготу: церковь стремительно поворачивалась от людей к госсистеме, самоуправство и тоталитаризм крепли. И когда не хочется больше терпеть – начинаешь вести себя размашисто: да пошли они все! И после многих лет на должности Буевского (это называлось «председатель Синодального отдела по взаимоотношениям церкви и общества») Сева наконец тоже так почувствовал. Ушел на приход.
Очно я не встречал его несколько лет. И сколько раз, читая его громкие высказывания, я хотел позвонить и сказать ему: «Сева! Что за бред ты несешь?!» Но, совершенно не разделяя ни одно из его жутких общественно-политических суждений, я почему-то не был уверен, что и он сам-то так думает. Я вспоминал, как он эпатирует собеседника своими байками, начиная с первой же встречи... А в глазах – то ли азарт, то ли просто юмор. Что это было? Такое юродство? Может, он хотел нас расшевелить, чтобы мы хоть на что-то начали реагировать? В нем всегда был протест, в который он, мне все время казалось, – немного играл. Он мог обосновать как свои взгляды, так и прямо обратные – так же легко. Слова относительны. А что вечно? Что-то, что всегда за кадром.
Последний раз я встретился с ним на том самом месте, где он умер, ровно за год до того. Он произвел на меня абсолютно адекватное впечатление. Я ему рассказал что-то о себе и заключил: «Мне кажется, поступать надо так, чтобы оппоненты понимали: этого остановить невозможно, можно только убить. A убить – нельзя! ..» Он вдруг встрепенулся и сказал: «Вот ты только что высказал мое кредо!» Но он исключительно дружелюбно и просто общался; не было в личном общении никакой политики, никакой агрессии. Все совсем не так, как у него же – на радио или ТВ. Мы проболтали часа четыре. О чем? Я даже не помню. Кстати, прихожане знают его как замечательного исповедника, и он очень хорошо служил...
К сожалению, для многих несведущих теперь останутся только его слова – про всякий там... ну, ерунду. А живая личность – ушла навсегда. Лучше бы было наоборот. Один его друг-священник, не менее яркий человек, любит цитировать Марка Твена, что, мол, меня «устраивает любая информация, кроме некролога». Вот и Сева произносил все, только не «некрологи». «Некрологи» с амвона и так каждый день читают занудным голосом: «Дорогие-братья-и-сестры-сегодня-святая-церковь-торжественно-празднует...» А «Севка был – живой!» – написали мне после его смерти.
комментарии(0)