Настоятель московской интеллигенции

Протоиерей Александр Борисов: «Если священник на проповеди цитирует слова Христа о том, что «легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в Царство Божие», а потом садится в дорогой автомобиль, то у прихожан, естественно, могут возникать вопросы и сомнения». Фото Лейсан Хусаиновой

Протоиерей Александр БОРИСОВ, друг и ученик знаменитого Александра Меня, – бывший сотрудник Института биологии развития АН СССР. В 1972 году, уйдя с работы, поступил в Московскую духовную семинарию. В 1989 году рукоположен в сан священника, в 1991-м назначен настоятелем храма святых бессребреников Косьмы и Дамиана в Шубине в центре Москвы, называемого храмом московской верующей интеллигенции. Священнослужитель отвечает на вопросы писателя Славы СЕРГЕЕВА.

– Отец Александр, я буду изображать из себя Фому неверующего и задавать соответственные вопросы, хорошо? Я хотел спросить о ваших чувствах. В нескольких интервью вы сказали, что основным мотивом смены профессии была боязнь на старости лет получить ощущение бессмысленности дела, которым вы занимались.

– Ну, скорее не бессмысленности, а… того, что это – не самое главное в жизни, не самое главное для людей, вот так, пожалуй.

– А сейчас, спустя 40 с лишним лет после этого шага, что вы чувствуете, когда вы служите? Есть в этом смысл?

– Конечно. Я не стал бы этим заниматься, если бы не было… Я чувствую, что я включаюсь в общий мощный поток молитвы, которую мы унаследовали от православной христианской традиции, причем в этот поток, в эту традицию прекрасно включаются наши сегодняшние повседневные нужды, мысли и чувства. Я не могу сказать, что прямо каждое слово, но в целом слова молитв находят постоянный отклик в нашей жизни и событиях. И когда мы возглашаем: «миром Господу помолимся», что в переводе означает «мирным сердцем Господу помолимся» – это на все времена, и 40 лет назад, и сейчас. Или: «о свышнем мире и спасении душ наших Господу помолимся» – то есть о мире, который нам подается свыше, которого в нашей жизни и в нашем сердце явно недостаточно – это тоже самые простые слова, самые простые просьбы, которые всем понятны, которые на поверхности, которые повторяются каждый раз…

– Вот служба заканчивается, вы сходите с солеи – возвышения перед иконостасом. И к вам подходят верующие, кто за благословлением, кто просто с каким-то важным для себя вопросом… Не мешают ли вам раздавать благословения, разговаривать с людьми всякие сегодняшние мирские события и истории, связанные с Церковью? Как они отражаются на вашем самоощущении? Вот, например, постоянные сообщения о роскошных автомобилях некоторых священников. Или история вокруг Исаакиевского собора… Не испытываете ли вы некоторой неловкости или даже смущения при таком фоне? Конечно, если говорить об Исаакиевском соборе – это, простите за тавтологию, собор, и он должен принадлежать верующим и Церкви, как принадлежит им, например, собор Святого Петра в Риме, и это не вызывает сомнения. Но диалог на эту тему со светской частью общества, а это, между прочим, большинство, вместо спокойного убеждения, я уж не говорю о любви, ведется в каком-то странном, преувеличенно жестком, непримиримом тоне. Зачем?

– Что касается дорогих машин некоторых священнослужителей, то у меня машины давно нет вообще, и я езжу на метро. Мне так удобнее. А тяга к роскоши – это человеческая слабость, еще в Древнем Риме принимались законы против роскоши, и в Церкви это, конечно, плохо и не способствует ее авторитету. Ведь если священник на проповеди цитирует слова Христа о том, что «легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в Царство Божие» (Евангелие от Матфея, 19; Евангелие от Луки, 18), а потом садится в дорогой автомобиль, то у прихожан, естественно, могут возникать вопросы и сомнения, и это было темой для сатириков еще в дореволюционные времена... Теперь про Исаакий. Я не следил за всеми перипетиями этого диалога, но когда я впервые о нем услышал – я удивился. Это построено для молитвы – какие тут могут быть споры? Другое дело то, что вы сказали о форме, в которой ведется эта дискуссия, и если она вызвала такую острую реакцию части общества, то, наверное, надо было как-то по-другому ее вести. Но, повторяю, я не в курсе деталей.

– Я вам сейчас о некоторых расскажу. В какой-то момент, когда градус дискуссии был уже достаточно высок, директор Эрмитажа, академик Пиотровский, обратился с письмом к патриарху Кириллу, прося отложить передачу, не спешить с ней, чтобы утихли страсти и было принято взвешенное решение. И ему ответил даже не председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Владимир Легойда, а какой-то чиновник из Петербургской митрополии, причем ответил в таком духе, что не вмешивались бы вы, дорогой академик, не в свое дело, а занимались бы своим музеем. Повторюсь: зачем это? Кому нужна эта конфронтация?

– Знаете, так это обсуждать, не имея перед глазами текста писем, наверное, неправильно. Единственное, что я могу сказать, что в своем докладе на епархиальном собрании духовенства Москвы 22 декабря 2016 года святейший патриарх упоминал о тех сложностях, которые имеются в Москве при строительстве новых храмов на территории какого-нибудь сквера или парка... И говорил, что надо максимально поддерживать диалог и с прессой, и с гражданами, и делать это деликатно и осторожно.

– Вот видите, не слушают патриарха в Петербургской митрополии. Или не слышат.

– В этом конкретном случае я не знаю, но, насколько я понял, патриарх имел в виду настроение в Церкви в целом, которое должно быть, когда речь заходит о таких вопросах.

– Мой следующий вопрос о событии, которое произошло недавно. Я имею в виду приговор блогеру Соколовскому из Екатеринбурга. Приговор, слава богу, условный. Конечно, ролики эти странные, иногда полухамские, но главная их черта – безграмотность, молодой человек просто ничего не знает: ни чему посвящен Храм-на-Крови, ни что произошло на этом месте, или, если даже знает, что-то слышал, то не хочет осознавать.

– Я не смотрел все ролики, но когда услышал по радио о приговоре, набрал его имя в Интернете. И первое, на что я попал, то ли это было его интервью, то ли кусок какой-то передачи, но впечатление отвратительное. Во-первых, человек матерится, как сапожник, а Интернет – это все-таки публичное пространство, это как, знаете, если в автобусе какой-то пьяный хам начинает при всех материться...

– Ну, в Интернете это сплошь и рядом, например, некоторые высказывания известных творческих людей вызывают матерные отклики, и никто с этим почему-то не борется.

– Вы знаете, этого я не видел, но я видел кадры, когда он ходит по храму с телефончиком во время службы – наверное, за это не надо три года условно давать, но ходить по храму во время службы тоже не надо, это ведь просто неуважение к тем людям, что туда пришли помолиться. Ведь, простите за такое сравнение, если кто-то начнет ходить во время театрального спектакля с телефоном по залу, охрана его просто выведет, да?

– Но судить или сажать точно не будут.

– Сажать не будут, но если он будет это повторять, ругаться матом, 15 суток за мелкое хулиганство вполне могут дать.

– Даже на сцену МХТ имени Чехова пытались лезть – никто из пытавшихся с метлой на улице замечен не был… Но мелкое хулиганство в храме – это одно, Соколовского же судили за другое – за «оскорбление чувств верующих»... Я вот к чему веду. Я думаю, такая преувеличенно жесткая реакция – этот парень, слава богу, никого не ударил, не сломал и не повредил ничего ценного – она ведет к большим имиджевым потерям Церкви, если выражаться современным языком. Особенно среди людей думающих и образованных. Мало того что из хама или неуча делают «борца», мне кажется, общество в целом ждет от Церкви милосердия и любви, а не судебных процессов. Ведь есть знаменитая молитва: «Ненавидящих и обидящих нас прости, Господи, человеколюбец…», и за этого Соколовского вообще-то надо молиться и, может быть, отвести его к психологу, а не давать условные сроки.

– Я с вами согласен. Есть более известное похожее дело – Pussy Riot. Тогда тоже преувеличенно жесткий приговор сделал из этих девочек с их несчастной выходкой чуть ли не героев… Это ведь то же самое, как если голодный подросток крадет из магазина булку, а ему за это… отрубают руку. Явная несоразмерность. Его надо остановить, дать ему эту булку, сказать, что красть нехорошо, расспросить, что его вынуждает так поступать и так далее. А при жесткой, преувеличенной реакции преступник превращается в потерпевшего… Но понимаете в чем дело: действительно, среди верующих есть много людей, которые оскорбляются такими действиями. Им, этим людям, далеко до евангельских добродетелей. Так же, как почти любому современному христианину, 99,9 процентам, трудно воспринять слова Христа «любите врагов ваших». Ведь это безумно трудно, правда? И есть слова апостола Павла: «Благословляйте гонителей ваших, благословляйте, а не проклинайте». Это «Послание к Римлянам»… Посмотрите: последние 27–28 лет свободно проповедуется Евангелие, никто не преследует христиан, ничего этого нет. А когда святой Павел писал свои письма христианским общинам различных городов Римской империи, христиан жестоко преследовали. И тем не менее он написал «благословляйте». Но это слова апостола, мученика, думаю, что до сих пор очень мало людей могут вот так же отнестись к своим врагам. Поэтому Церковь и прославляет таких людей, как святой Павел, как идеал…

– Но сама ему следует?

– Минутку, дайте я закончу… И поэтому такие реакции, особенно сейчас, после 80 лет «школы» советских жестокостей, они в каком-то смысле естественны, если не для всех, то для многих. И требовать христианской реакции сразу от всех не приходится. Поэтому такие ситуации, они «ценны», если можно так выразиться, тем, что побуждают нас к размышлению, к внутренней работе по выработке христианского отношения к такого рода историям и людям.

– Следующий мой вопрос про антикатолицизм и антипротестантизм некоторых священнослужителей РПЦ. Не так давно патриарх Кирилл наконец-то встретился с папой Римским, и эти настроения и высказывания приутихли. Но раньше они были очень сильны. Должен вам сказать, что я понимаю, что, например, с протестантами у православных есть очень серьезные богословские разногласия вокруг фигуры Божьей Матери, но, будучи на Святой земле, в Израиле, и заходя в инославные храмы, построенные на месте евангельских событий, через 10 минут мне становилось абсолютно все равно – кому принадлежит этот храм...

– Понимаете, все это вещь не новая и объясняется простым человеческим свойством – ксенофобией. Страх чужого. Кроме того, и это тоже живет с советского времени, постоянно внедряемое убеждение, что мы окружены «врагами» – и эта психология распространяется и на церковные дела в том числе. И поэтому любые, даже небольшие отличия вызывают такую резкую реакцию. Господь, как мы читаем в Евангелии от Иоанна, на Тайной вечере шесть раз молился за единство своих учеников, своей Церкви, это надо помнить. Кстати, сейчас мало кто помнит, но в 1960–1970-е годы экуменизм был нормой церковной политики и более того, при митрополите Никодиме (митрополит Ленинградский Никодим Ротов, 1929–1978, председатель Отдела внешних церковных сношений, председатель комиссии Священного синода по вопросам христианского единства. – «НГР») допускалось даже причащение больного православного мирянина у католиков при отсутствии православного священника. Когда люди гонимы, когда в одной камере сидят православный, католик и протестант, то они понимают, что их различия несравненно меньше той беды, что на них обрушилась. Опять же известная фраза, что «перегородки между нами не доходят до неба»... Все это немощь человеческая, вот что нужно понимать. В первой Церкви, еще в доконстантиновское время, какие шли споры из-за времени празднования Пасхи, например, и взаимные обвинения, и отлучения, так что это было всегда, и это все незрелость христианских качеств церковных людей.

– Напоследок спрошу о языке церковных служб. Вы неоднократно высказывались о том, что пора перевести богослужение на современный русский язык. Тем более что в православных Церквах за пределами России это давно сделано – в США служат на английском, я сам это слышал, в Латинской Америке по-испански, говорят, даже в Якутии на якутском. И только на исконной территории русского языка – на церковнославянском. Почему?

– Я думаю, что надо не переходить на русский язык, но достаточно русифицировать некоторые места молитв и богослужебных текстов. Но не единовременно, по-большевистски, «декретом», а постепенно, предоставляя в этом отношении некоторую свободу настоятелям общин, там, где в этом чувствуются потребность и уместность. При этом, разумеется, не принуждая никого из священнослужителей к русификации, а предоставлять все это чувству меры и такта служащего священника. Думаю, что таким образом можно будет достичь того, что сейчас называют консенсусом, и в этом очень непростом вопросе. Ведь Евангелие и богослужебные тексты были переведены святыми Кириллом и Мефодием на церковнославянский с древнегреческого именно для того, чтобы приблизить его к верующим, сделать его понятным для них. Необходимо сохранять верность их замыслу, их духу, который животворит... С тех пор прошло больше тысячи лет, наш язык, естественно, изменился, особенно за последние полтора-два века. И люди, тем более пришедшие в храм недавно, часто просто не понимают, о чем идет речь на богослужении или в молитве. Я думаю, это неправильно, хотя церковнославянский язык очень красив... Но переход этот, повторяю, должен быть сделан очень деликатным и внимательным образом.