Андрей Зайцев
У каждой монахини и послушницы может оказаться своя неизданная «Исповедь» с неисчерпаемым запасом историй de profundis. Фото Reuters
В начале XXI века успешная 28-летняя женщина-фотограф становится православной верующей. Про свою работу она постепенно забывает, начинает читать средневековые трактаты о монашестве. Ее не устраивает приходской храм, она не слушает советов священника. Она хочет стать монахиней. Все, что героиня читала об иночестве, – это «Лествица», неизвестный набор текстов, найденный ею в Интернете, и «Аскетические опыты» Игнатия (Брянчанинова).
Женщина едет с подругой к «старцу Науму» в Троице-Сергиеву лавру. Монах подробно расспрашивает ее о сексуальном опыте и отправляет в маленькую женскую обитель где-то в Сибири, а затем героиня перебирается в одну из обителей Центральной России.
Православная неофитка с изумлением узнает о том, что идеальные представления об иночестве почти никак не связаны с реальностью. В женском монастыре лгут и воруют, настоятельница жестоко эксплуатирует матерей, чьи дети живут в приюте. Сестры мерзнут и голодают, убивают свое здоровье на жестоких послушаниях. Настоятельница всячески наказывает неугодных и обвиняет их в лесбийских отношениях.
«Яростное желание вредить, мучить может быть утолено в миру. В монастырях оно ненасытно». Эти слова написал Дени Дидро в середине XVIII столетия от лица героини романа «Монахиня». Во втором десятилетии века XXI читатели узнали, что в русских православных женских монастырях тоже не ангелы живут. Одним из ярких событий уходящего года стала публикация «Исповеди бывшей послушницы». Текст написала Мария Кикоть. Рассказ Марии очень напоминает роман французского просветителя, правда, за исключением выдающегося литературного дарования Дидро: «Игумения даже не стеснялась говорить на занятиях, что для нас она не кто иной, как Матерь Божия, потому что «сидит на месте Богородицы». Чтобы понять весь абсурд подобных утверждений, достаточно поставить рядом икону Богородицы и фото м. Николаи с ее крючковатым носом, злобными черными глазками и ста двадцатью килограммами живого веса». Одной из самых известных монашеских молитв является Чин о панагии. Идея этого текста в том, что Христос и Богородица символически присутствуют на трапезе. Вероятно, игуменья Николая (Ильина) говорила своим сестрам именно об этом. Впрочем, на такие мелочи у Кикоть никто внимания не обращал. Текст на несколько недель просто взорвал Интернет. Оскорбленная игуменья Николая и ее сторонники написали несколько открытых писем про «гонения» на монашество, про клевету, про некорректность текста Марии Кикоть.
Однако о подобных проблемах говорили с момента появления института монашества. Средневековая идея «Монашество – лучший и единственный путь ко спасению» привела к чудовищным спекуляциям на эту тему.
Византийские императоры и церковные Соборы прямо запрещали людям основывать новые монастыри до тех пор, пока в империи есть огромное число древних и разрушающихся. Почти каждый византиец хотел создать свою обитель. Богатые люди приезжали в «свой» монастырь как на дачу: с женами, детьми и слугами. На иноков такие спонсоры смотрели как на своих подданных, а сами отшельники постоянно говорили о том, что насельники обителей преспокойно предаются в обителях многочисленным порокам – от чревоугодия и пьянства до драк, воровства и секса.
«На одном из занятий матушка вдруг ни с того ни с сего рассказала историю, что-то про то, как одна сестра, которая долго жила в монастыре и была уже инокиней, влюбилась в только что пришедшую послушницу и что это все очень мерзко пред Господом, грязно и противно. Как ужасно, подумала я, бедные. Я совсем не приняла эту душераздирающую историю на свой счет и долго еще потом не догадывалась, что это было про меня и Дамиану». Это снова Мария Кикоть, но подобные истории можно найти у Дени Дидро с куда более пикантными подробностями.
Рассказы о монастырских конфликтах часто встречаются и в русских агиографических памятниках. В Житии Феодосия Печерского есть рассказ о том, что Феодосий обошел множество киевских монастырей, но никто из их обитателей не хотел принимать в число братии юношу без большого денежного вклада.
Через несколько столетий в Древней Руси появляется памфлет «Калязинская челобитная», который описывает пьяных и распутных иноков: «Да в прошлом, государь, годе весна была красна, пенка росла толста. И мы, богомольцы твои, радев дому святому, меж собою присоветовали, что ис тое пенки свить веревки долги да толсты, чем ис погребов ночью бочки с пивом волочить да по крылоским кельям возить, а у келей бы двери завалить, чтоб будильника не пустить, не мешали б нам пива пить, а к церкве б нам не ходить».
К XIX веку большая часть монастырей в России были женскими, куда отдавали бедных дочерей, у которых не было шансов на удачное замужество. В мужских обителях пьянство было настолько распространено, что люди, хотевшие искренне послужить Богу, по всей Российской империи искали опытных игуменов, которые могли держать иноков в узде и сохранять хоть какое-то подобие общежительного устава. Разумеется, это не означает, что все иноки были пьяницами или развратниками. Все гораздо сложнее.
В самых известных древнерусских агиографических текстах (Житие Сергия Радонежского, Житие Феодосия Печерского, Житие Иосифа Волоцкого, Киево-Печерском и Волоколамском патериках) говорится о конфликтах между святыми и «обычными» иноками. Монахи делили деньги, нарушали клятвы, убегали из обителей, жаловались преподобному Сергию на слишком тяжелый устав. Святые пытались их образумить, но, по замечанию исследователя древнерусской святости Георгия Федотова, импульса жизни рядом со святым хватало не более чем на одно-два поколения иноков. А дальше мужчины и женщины вспоминали, что они люди, и в монастырях начинались конфликты.
«Никогда не забуду эту первую трапезу с сестрами. Такого позора и ужаса, наверное, я не испытывала никогда в жизни. Все уткнулись в свои тарелки и быстро-быстро принялись за еду. Мне не хотелось супа, и я потянулась к миске с картофелем в мундирах, стоящей на нашей «четверке». Тут сестра, сидящая напротив меня, вдруг несильно шлепнула меня по руке и погрозила пальцем. Я отдернула руку: «Нельзя... Но почему???» Я так и осталась сидеть в полном недоумении. Не у кого было спросить, разговоры на трапезе были запрещены, все смотрели в свои тарелки и ели быстро, чтобы успеть до звонка».
Описание монастырской трапезы в исполнении Марии Кикоть напоминает сцены из одного средневекового византийского жития: «Услышав эти слова, женщины (монахини. – «НГР») пали ему (отшельнику. – «НГР») в ноги, признаваясь в различных прегрешениях: одна, что выплескивала на нее (монахиню, притворявшуюся умалишенной. – «НГР») помои, другая, что била ее кулаками, третья, что мазала ей нос горчицей – все до одной рассказали о различных своих проступках» (Византийские легенды. – Ленинград, Наука, 1972. С. 16).
Нетрудно заметить, что подвижническая жизнь одного монаха или монахини ярко проявляется на фоне скверных поступков окружающих их людей. Рассказ о гонениях на подвижника со стороны собратьев настолько распространен, что превратился в общее место многих житий.
Разумеется, это не значит, что текст бывшей послушницы – святая правда. Вообще, любые попытки превратить монахов в ангелов или злодеев в начале ХХI века наивны. Но хорошо, что о проблемах церковной жизни начали говорить открыто, хотя обсуждение подобных откровений происходит не всегда корректно, что и показал скандал вокруг «Исповеди».
