Станислав Минин. – Равиль-хазрат, расскажите о том, как вы пришли к вере. Вы воспитывались в религиозной семье или ислам был вашим индивидуальным выбором в сознательном возрасте?
– В Коране говорится, что каждый ребенок рождается с данной Богом верой. И я пришел на эту землю с верой во Всевышнего Аллаха. Ислам не стал для меня результатом духовного поиска, я всегда знал, что являюсь мусульманином, сыном мусульман, и мне оставалось лишь растить в себе эту веру. Я родился и воспитывался в семье рядовых тружеников, в которой тем не менее всегда подчеркивалась принадлежность к исламской традиции.
С малых лет моя бабушка научила меня читать короткие молитвы на арабском языке, рассказала, как обращаться к Всевышнему на родном, татарском языке. Еще до школы я знал несколько маленьких сур из Корана и перед сном обращался к Всевышнему. В школе я прошел все «ступени развития» советского школьника: был октябренком, пионером, учился на «отлично», а в 14 лет стал комсомольцем. При этом моя семья старалась соблюдать все религиозные предписания, в доме совершались обряды, приглашался мулла для совершения меджлисов – праздничных трапез, праздновались Ураза-байрам, Курбан-байрам, день рождения Пророка Мухаммада. В этой атмосфере я и рос.
– Как выглядела религиозная жизнь Татарстана в 1960–1970-е годы?
– Это были годы строительства развитого социализма и будущего коммунизма, период «второй волны» борьбы с религиозными убеждениями, запрета на издание и распространение религиозной литературы, организацию курсов по изучению основ ислама. Мы, конечно, не получали никакого религиозного образования, школа воспитывала в нас атеистов, не помнящих своего родства... Если кто-то из школьников соблюдал пост в священный месяц Рамадан, ходил в мечеть, совершал молебны и это становилось известно преподавателям или директору школы, то у ученика могли возникнуть неприятности. Были случаи, когда детей насильно заставляли прекращать пост. Впрочем, со мной этого никогда не случалось, хотя я и не скрывал, что моя семья следует исламской традиции.
– Неужели не возникло никаких проблем при приеме в комсомол?
– А какой вред 14-летний верующий мальчик мог принести комсомолу? Видимо, в райкоме комсомола просто выполняли план по приему, причем приоритет отдавался тем, кто хорошо учился, выделялся дисциплиной и примерным поведением. Я относился к этой категории. В райкоме мне не задавали никаких вопросов, касающихся вероисповедания. Все знали, что в школе этому не учат, а мечеть в деревне, где я родился, не функционировала.
Пятничные молитвы в моей родной деревне совершались в трех частных домах, однако мои родители их не посещали. Дело в рабочем графике: отец работал в системе райпотребсоюза, мать была швеей, трудилась либо с шести утра до трех дня, либо с трех дня до одинна-дцати вечера. Впрочем, в те годы мусульманам никто и не напоминал о необходимости пятничной молитвы. Зато люди помнили о Рамадане и посте, и никому в голову не приходило проверять, совершил ли мусульманин с утра сухур (прием пищи до рассвета), принимал ли он пищу в течение дня, разговлялся ли он после захода солнца. Но в целом мусульман старались отдалить от религии.
Так, в нашей деревенской мечети располагался филиал Казанского кожобъединения, люди приходили в мечеть, как в цех, их приучали к тому, что это – обычное здание. В те годы в стране мечети превращали в рестораны, клубы, склады. Конечно, это было осквернением святынь.
– Известно, что вы несколько лет учились в Казанском театральном училище. Вы хотели стать актером?
– В средней школе я хотел стать врачом, хотел лечить людей. Но при этом я много читал русскую и татарскую классическую литературу, пьесы татарских, французских, английских драматургов, в том числе и Шекспира. Постепенно втянулся в театральную «волну», дал о себе знать юношеский романтизм, который сначала привел меня в художественную самодеятельность, а затем и на консультации в театральное училище. Я не жалею о том, что поступил в театральное училище, более того, горжусь своим первым образованием. Сегодня оно очень помогает мне в профессиональной деятельности богослова и проповедника. Я чувствую зал, знаю, слышат ли меня, понимают ли меня, верят ли мне, я вижу глаза людей, чувствую дыхание зала. Когда я выступаю в медресе или Московском исламском университете перед студентами, будущими имамами, то всегда говорю им: «Вы представляете ислам, вы всегда на виду, на вас смотрят, на ваши слова обращают внимание, где бы вы ни находились. Вам всегда нужно поддерживать форму и контролировать себя! Мусульмане наблюдают за вами, смотрят, как вы ведете себя на улице, как вы общаетесь с людьми, каково ваше отношение к окружающим». Во время приема студентов на учебу в Московский исламский университет мы проверяем дикцию абитуриентов, привлекательность их внешности, дефекты, навыки логического мышления и речи.
– Когда у вас зародилась мысль пойти иным путем – отправиться в медресе «Мир-Араб» в Бухаре, стать имамом?
– Я окончил театральное училище с отличием, у меня были хорошие перспективы, я отправился в Ленинград и поступил на режиссерский факультет Ленинградского института театра, музыки и кинематографии. Учась на нем заочно, я работал на Казанском телевидении, стал выпускающим режиссером информационных программ. Нужно понимать, что телевидение в то время было рупором власти, и я отбирал материалы для выпусков, давал рекомендации дикторам и т.д.
Я начал посещать Казанскую соборную мечеть имени Шихабутдина Марджани. Там я познакомился с имамом и студентами бухарского медресе «Мир-Араб», попросил, чтобы мне начали давать уроки арабского языка и шариата. Эти уроки мне давали в частном порядке, и если бы мое начальство об этом узнало, я не смог бы продолжать работать на телевидении. В это время некоторые молодые люди, посещавшие мечеть, готовились к поступлению в бухарское медресе, и я также подал заявку в Духовное управление мусульман европейской части СССР и Сибири, которое находилось в Уфе.
Меня направили на учебу, я успешно сдал экзамены в Ташкенте, на первый курс медресе приняли шесть человек из России. У нас был многонациональный состав: чеченцы, татары, азербайджанцы, узбеки, таджики, карачаевцы, башкиры. Медресе существовало более 450 лет, оно готовило таких блистательных мыслителей, как Шихабутдин Марджани, Реза Фахреддин, Муса Бегиев, Галимджан Баруди. Сегодня их труды высоко ценят в исламском мире, на Ближнем Востоке просветительская мысль такого уровня только лишь пробуждается.
Почему пришлось ехать в Бухару? Дело в том, что в 70–80-е годы в РСФСР не было ни одного мусульманского учебного заведения, готовившего кадры священнослужителей. При этом в России было более ста мусульманских общин, а в Татарстане всего 18 мечетей! Этот просчет советской власти вылился в настоящую беду в 90-е годы. Мы получили религиозную свободу, смогли строить мечети и создавать учебные заведения, но у нас был настоящий кадровый кризис.
Железный занавес был поднят, в страну хлынули наши братья-мусульмане из исламских стран, из Саудовской Аравии, ОАЭ, Иордании, Ирана, Египта, Палестины и т.д. Российские мусульмане принимали их как дорогих гостей, а гости говорили на арабском языке, на языке Священного Корана, и молодежь готова была каждое их слово воспринимать как истину. Они проникли во все уголки нашей страны и начали проповедовать... Тогда и оказалось, что некоторые из них распространяли среди российских мусульман чуждую им идеологию, фундаменталистские и экстремистские настроения.
Они утверждали, что российские мусульмане ничего не знают об исламе. Это вызвало конфликт поколений. Наши отцы и деды говорили, что сохранили веру в чистоте. И у них были основания так считать, ведь в советские времена к нам неоднократно приезжали религиозные деятели и ученые из стран Ближнего Востока, отмечавшие искренность веры мусульман СССР. Молодежь отвечала старикам: «Вы ничего не знаете!» Этот конфликт существовал до конца 90-х годов прошлого столетия.
– Как вы оказались в Москве? Чем жизнь мусульманской общины в столице отличалась от жизни общин в Татарстане или Башкирии?
– После завершения учебы я был первым имам-хатыбом Второй соборной мечети в Казани, но затем был приглашен на работу в Духовное управление мусульман европейской части СССР и Сибири. Оттуда я попал в Москву, это произошло после кончины имам-хатыба Московской соборной мечети Ахметзяна-хазрата Мустафина.
Я знал, что московская мусульманская община очень разнообразна и сложна. Но и вера у столичных мусульман была исключительно крепкой. Это характерная особенность не только московских, но и нижегородских, пензенских татар. В Татарстане, Башкортостане, северокавказских республиках мусульмане живут в преимущественно монорелигиозной среде, над ними не висит угроза ассимиляции, забвения своего языка, культуры, традиций. Сознание мусульман, живущих среди христиан и иудеев, иное, они чувствуют необходимость культурного и религиозного самосохранения. Это касается и Москвы.
В конце 80-х мы почувствовали потепление в отношении государства к религии. Мы видели, как православные христиане и представители других религий начали постепенно возрождать свою веру и проповедовать ее. Мусульмане задавались справедливым вопросом: «Чем мы хуже? Наши соседи хотят воспитывать детей в духе своей религии, но и мы хотим того же!» И люди начали приходить в мечеть, мы начали давать уроки, на которые приходила как молодежь, так и дети со своими родителями, бабушками и дедушками. Религиозная жизнь оживилась, в дальнейшем нам даже удалось открыть медресе при соборной мечети.
– Есть ли какие-то различия в отношениях государства и мусульманских организаций в «эпохи» Ельцина и Путина?
– Я думаю, что Ельцин и Путин – президенты одной «эпохи», но отличающиеся друг от друга. Если Ельцин постоянно демонстрировал, что готов решить все вопросы мгновенно, то Путин всегда последовательно, прагматично, взвешенно подходит к решению тех или иных проблем, касающихся религиозных организаций. В свое время Борис Ельцин сыграл важную роль в становлении этих организаций. Его указ о возвращении культовых сооружений религиозным организациям – это и требование времени, и признание незаконности их экспроприации. Этот указ положил основу для доверительных взаимоотношений между религиозными организациями и государством.
Принятый в период президентства Бориса Ельцина новый Закон «О свободе совести и о религиозных объединениях» заложил демократические принципы во взаимоотношения государства и религии, определил статус ислама как традиционной религии России, составляющей «неотъемлемую часть исторического наследия народов России».
Владимир Путин очень много сделал для того, чтобы религиозные организации стали общественно значимыми институтами в России. Сегодня в обществе открыто обсуждаются вопросы о преподавании в школах основ религиозной культуры, о введении института капелланов в Вооруженных силах РФ. Это означает, что религия играет огромную роль в судьбе нашей страны. Именно при Путине Россия стала наблюдателем в Организации Исламская Конференция, нынешний этап сотрудничества России с исламским миром – результат политики действующего президента.
– В чем вы видите причины разделения внутри российской уммы?
– Российская умма не разделена. Разделение затрагивает лишь институт власти в мусульманской общине.
В начале 90-х в умме произошли структурные изменения. На территории СССР действовали четыре Духовных управления мусульман, два из которых после распада Советского Союза остались за пределами России. На несколько самостоятельных духовных управлений распалось Духовное управление мусульман Северного Кавказа, дезинтеграционные процессы коснулись также Духовного управления мусульман европейской части СССР и Сибири, появились независимые духовные управления в Татарстане, Башкортостане, у мусульман Сибири и Поволжья, европейской и азиатской частей России. Эти организации объединились в Совет муфтиев России.
В то же время некоторые силы в России способствовали созданию других централизованных мусульманских организаций, например Центрального духовного управления мусульман с центром в Уфе, Координационного центра мусульман Северного Кавказа, возглавить который может муфтий любой северокавказской республики. Таким образом, возникли три центра консолидации мусульман. Но умма у нас едина, разделение имеет чисто структурный характер, оно не имеет отношения к масхабам (религиозно-правовым толкам в исламе), его скорее стоит относить к несогласию с работой руководителя того или иного Духовного управления.
Наличие различных централизованных организаций, конечно, создает трудности во взаимоотношениях с властью, участии в Межрелигиозном совете России, Совете по взаимодействию с религиозными организациями при президенте РФ, где необходимо консолидированное мнение мусульман. Сложности возникают и тогда, когда представители власти или других религий стараются использовать того или иного мусульманского лидера в своих интересах.
Мы полностью осознаем необходимость координации и объединения исламских религиозных организаций. В уставе Совета муфтиев России, во всяком случае, такая задача стоит. В настоящее время мы проводим консультации и совещания с другими организациями, руководители которых должны понимать необходимость объединения вокруг здоровых сил, вокруг авторитетных лидеров, чьи действия не дают повода оскорблять и унижать религиозные чувства мусульман.
– Насколько актуальна для России проблема исламофобии?
– Думаю, что это злободневная проблема. Я благодарен Владимиру Путину, который дал понять политикам и СМИ, что бросать тень на мусульман и представителей других религий, обвиняя в терроризме и экстремизме ни в чем не повинных людей, предосудительно, это способствует нарастанию опасных тенденций. Мусульманином может быть и простой школьник, и студент, и инженер, и ученый, и ветеран труда, и ветеран Великой Отечественной войны. Недопустимо осуждать ислам за то, что какой-то мусульманин совершает преступления. Ведь в обществе нет практики осуждать другие религии, представители которых нарушают закон.
Исламофобия возникает, когда политики и СМИ пытаются навязать обществу мнение о «правильности» какой-то одной религии и «чужеродности» остальных. Я уверен в том, что в России преобладают настроения и силы, заинтересованные в сохранении мира и стабильности. Мусульмане – коренные жители нашей страны, они не мигранты из стран Ближнего Востока. Это 38 народов, которые всегда умели жить в мире и согласии с соседями и гордятся тем, что с их стороны соседям никогда не угрожала опасность.
Фото Евгения Зуева (НГ-фото)
