Просветленная мудрость

Для тех, кто знакомится с жизнью послереволюционной русской эмиграции, аксиомой звучат слова о православном храме как объединяющем центре эмигрантского сообщества во всех местах рассеяния. И действительно, в церквах диаспоры встречались бывшие сенаторы с бывшими террористами, молились "бабушка русской революции" Брешко-Брешковская и великие княгини, ставили свечи Керенский и генералы, мечтавшие его повесить. Утверждение, что тот, кто на светлый праздник Пасхи не бывал в церкви, как бы отлучался от русской колонии (так было в Лондоне), хотя и не совсем верно, но близко к истине в отношении всех центров рассеяния.

И тем не менее справедлив горький анекдот тех лет:

"Что сделает русский, попав на необитаемый остров?

- Построит две церкви.

- Почему две?

- Одну - чтобы ходить в нее, а другую - чтобы ее игнорировать".

Не все островки российского вкрапления в иноязычный и иноверный мир успели обзавестись двумя Церквами, но раскол в Русской Православной Церкви Заграницей к середине двадцатых годов прошлого века обострился до того, что последовали запрещения в служении, разделились приходы, начались тяжбы о храмах.

И разделили Церковь не споры о вере, а споры политические: должна ли Церковь вмешиваться в политику и если да, то как? Как вернуться обратно на родину? Для некоторых эмигрантов это был вопрос жизни и смерти. Он отодвигал на задний план даже заботы о хлебе насущном, которого часто в эмигрантской среде недоставало.

Но ни церковная, ни светская политика не интересовали епископа Пражского Сергия (Королева), принадлежащего к юрисдикции Западноевропейского экзархата митрополита Евлогия (Георгиевского). Церковные разделения не доходили до Праги, и русские эмигранты узнавали о них, лишь выезжая за пределы Чехии. Терпимость и общий настрой епископа Сергия были несовместимы с распрями и ненавистью. Сергий управлял своей паствой не убеждением, а любовью.

Может быть, на это повлияли особенности биографии Аркадия Дмитриевича Королева (1881-1952), в монашестве принявшего имя Сергий. Происходил он не из духовного звания, отец его рано умер, и семья жила в довольно трудных материальных условиях. Скупые данные автобиографии дают мало сведений о его жизни, но в детстве Аркадий, видимо, был окружен скорее интеллигентской средой, где вера к тому времени уже пошатнулась. Может быть, его путь в семинарию и духовную академию был вызван даже бытовыми обстоятельствами. Но во всяком случае в молодости он был глубоко верующим.

Первое его назначение в Яблочинский монастырь на Холмщину, где преобладали католики-поляки и униаты-украинцы, произвело на него такое впечатление, что он решил остаться на этом трудном посту защитником православной веры. Он встречался и с атеистами, и с иноверцами и научился находить с ними общий язык.

Может быть, отсюда упор молодого монаха на "подвиг общения". Не проповедь с амвона, а личная беседа, внимание к личным бедам каждого человека - вот в чем была необычная сила этого пастыря.

Интересно само прибытие Сергия в Прагу. Будучи уже епископом Бельским, он был выслан из независимой Польши, в которую вновь вошла и Холмщина. Для поляков Православная Церковь была орудием ненавистной русификации, и они мстили ей, как могли.

Епископ Сергий прибыл в Прагу, никого не предупредив, вероятно, не зная адреса никого из русских пражан. На Староместской площади он нашел православный Никольский храм и сел на паперти ждать. Пражская русская пресса прибытия Бельского епископа даже не заметила. Только когда через несколько месяцев он отслужил молебен перед открытием Русского юридического факультета в Праге, его имя замелькало в русских газетах и журналах. И через три недели он только "присутствовал" на собрании прихожан под председательством священника Григория Ломако. Еще через три года, в 1925 году, он совершил панихиду по Патриарху Тихону вместе с архиепископом Чешской Православной Церкви Савватием (Брабецем), который всячески стремился ограничить в правах епархию Русской Церкви в Чехословакии.

Когда дело касалось его лично, епископ Сергий всегда безропотно соглашался на более скромное место, но права Русской Православной Церкви отстаивал твердо. Для себя же он почета не требовал, как не требовал никаких земных благ.

Епископ Сергий часто посещал больных и бедных, приносил в большом мешке все, что ему давали, а главное - ободрял. Он всегда казался веселым. Это не вязалось с представлением о монахе и епископе. Но именно просветленная бодрость так была нужна эмиграции в те трудные годы.

В его крохотной комнате постоянно толпился народ. А после служб в Никольском храме на Староместской все собирались на подворье. Там случилось нечто, что поразило мое детское воображение. Как всегда, людей было много, одни приходили, другие уходили, все время разливали чай, подавали к нему варенье. Напротив меня сидела какая-то дама, не просто женщина, а именно в тогдашнем понимании дама большого света. А ложечки уже все были грязными. Епископ взял свою, облизал и подал даме. Дама на секунду окаменела, но потом взяла - нельзя отказать архиерею!

А епископ Сергий обращался ровно со всеми, у него за столом запросто могли встретиться полуграмотный православный крестьянин из Подкарпатской Руси и графиня.

Только с одной дамой он не поладил, с Надеждой Николаевной Крамарж (урожденной Хлудовой), супругой Карела Крамаржа, премьер-министра первого чешского правительства. Эта властная женщина сделала очень много для Русской Церкви: возглавляла Православное погребальное братство, вместе с мужем собрала основную часть средств на постройку православной церкви Успения Богородицы в Ольшанах. Надежда Николаевна решила, что это дает ей право управлять приходом, вмешиваться в чисто церковные дела. Но этого епископ Сергий не допускал, и она была вынуждена в результате покинуть Братство.

Так было и в чисто русской среде, скажем, в Русском студенческом христианском движении, где Сергий предоставлял возможность выступать на конференциях и торжественных собраниях известному мыслителю священнику Сергию Булгакову. Сам епископ предпочитал беседы в узком кругу или с глазу на глаз.

В 1945 году моего отца, лидера евразийского движения Петра Николаевича Савицкого (1895-1968), отправили самолетом - честь какая! - прямо в Москву, на Лубянку. Мать осталась с двумя малыми детьми и почти восьмидесятилетней матерью на руках. Как и многие до нее и после нее, она пошла к епископу Сергию просить совета: как воспитывать детей, когда она на двух работах? Совет был один - воспитывайте их своим примером и не поддавайтесь унынию, остальное приложится.

После этого у нас в доме появилась невидимая табличка с надписью: "Не пищать!" Так же невидимо действовал пример матери. Хотя мы видели маму только вечерами, но постоянно чувствовали ее любовь, глубокую веру, благожелательность к окружающим, несгибаемую волю в преодолении всех несчастий и болезней. Мама нас никогда не била и не ругала, даже не бранила. Наказанием для нас было, когда мы замечали, что огорчили ее. Только много лет спустя я понял на собственном горьком опыте, как невероятно трудно воспитывать примером.

В детстве епископ Сергий напоминал мне сказочного лесовика. Я справился в толковом словаре и узнал, что лесовик будто бы то же, что леший. Но в моих детских представлениях было не так: леший был злой и худой, а лесовик добрый и полный и как-то связан с грибами. И Сергий напоминал мне именно такого лесовика. Небольшого роста, полный и очень веселый, с немного неопрятной бородой и мешком. Это был один образ, бытовой. И был другой - архиерей за службой в полном облачении, в митре.

Я страшно уважал его и когда прислуживал на литургии, а привелось мне делать это всего раза два-три, не больше, то очень волновался и постоянно наступал на край своего стихаря, который был длинен не по росту. Мне, кажется, и девяти тогда не было.

Теперь, когда я занимаюсь историей эмиграции, над немногими, но яркими детскими воспоминаниями встает другой образ, образ человека, который в очень трудных условиях сумел добиться многого, чего другие пастыри добиться не смогли.

Может быть, только после того, как в 1948 году епископа Сергия перевели в Вену, а затем в 1950 году в Казань, многие эмигранты поняли, насколько важен был для них этот человек, его невидимая, повседневная, ни в каких "источниках" не отмеченная работа.

Прага