Время и труд средневековья

Жак Ле Гофф. Другое Средневековье: время, труд и культура Запада. Перевод с французского С.В. Чистякова и Н.В. Шевченко, под ред. В.А. Бабинцева. - Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2000, 328 с. Серия "Другая история".

ЖАК ЛЕ ГОФФ должен быть хорошо известен нашему читателю по вышедшей около 10 лет назад книге "Цивилизация средневекового запада", возможно, также по монографии "Интеллектуалы Средневековья", которая сразу стала библиографической редкостью. Уральский университет и посольство Франции в России продолжили это благое начинание изданием сборника статей Ж. Ле Гоффа (1977), написанных в то время, когда он стал уже одним из признанных лидеров школы "Анналов", президентом Высшей школы социальных исследований, парижского оплота новых гуманитарных наук.

Единство этих статей, как пишет сам автор, "быть может, не более чем иллюзия". Но их объединяет, наверное, нечто большее, чем узкий исследовательский сюжет, - поиск иного Средневековья. В этом пафос всего научного пути Жака Ле Гоффа, заявленный уже в первой работе "Интеллектуалы Средневековья" (1957). Основой для построения этого нового Средневековья стало изучение отношения к труду и времени: "Я и теперь считаю, что отношение к труду и времени суть основные структурные и функциональные аспекты общества и что их изучение - наилучший способ познания общества".

Книга делится на четыре тематических раздела: "Время и труд", "Труд и системы ценностей", "Ученая культура и культура народная", "К исторической антропологии". Исследование проводится на очень широком документальном материале, куда входят фактически все жанры средневековой литературы, в том числе такие, которые в то время еще почти не привлекались, например, руководства для исповеди, пенитенциалии. В них можно уловить связь между ученой культурой Церкви и народным мировоззрением, поскольку эти книги предназначались не только для священников, но и для мирян, готовящихся к исповеди. Следовательно, они отражают некий компромисс между техническим, профессиональным миром и миром религиозным, часто враждебно относившимся к труду как средству наживы и источнику всевозможных пороков. На мой взгляд, Ле Гофф заходит слишком далеко, когда пишет: "Вообще говоря, в христианстве наблюдается тенденция осуждать любое мирское занятие (negotium) и, напротив, поощрять некоторую праздность (otium), подразумевающую веру в провидение". Всякое толкование историком богословских категорий может быть очень спорным. Однако Ле Гофф очень метко подмечает, что с экономическим ростом Западной Европы пересматривается отношение к профессиям, меняется и отношение мирское/религиозное. Для осуждения купца проповеднику или богослову отныне нужно доказать, что он действует злонамеренно. Под воздействием тех же факторов меняется отношение к времени, выразившееся в появлении башенных часов. Механизм был изобретен в конце XIII века, но начал заменять церковный колокол лишь с середины XIV века. Отныне жизнь человека отмерялась не временем молитвы, полностью принадлежавшим Богу (утреня, час третий, шестой и т.д. - их длина менялась в зависимости от времени года), но часами природными, отражавшимися механизмом, сделанным человеческими руками. Можно сказать, человек прибрал время к рукам.

Важное место в исследовании Жаком Ле Гоффом средневекового мировоззрения занимают компаративистика и этнология. Сам он назвал этот метод исторической антропологией. Этот термин утвердился во французской научной лексике, и историческая антропология стала академической дисциплиной, преподаваемой в Высшей школе социальных исследований (EHESS, Paris). Не имея возможности проводить полевые исследования, Ле Гофф и его школа активно используют данные этнологии в работах Клода Леви-Стросса, Жоржа Дюмезиля и других. Аналогии, приводимые Ле Гоффом, зачастую кажутся слишком смелыми. Какова, например, связь между драконом св. Марселя, чей культ был популярен в средневековой Франции, и драконом в китайской культуре. Важность дракона в последней общеизвестна, но есть ли какая-то смысловая и генетическая связь между Китаем и франкской культурой эпохи Меровингов, как это пытаются показать на эстетическом анализе цитируемые Ле Гоффом искусствоведы? Поиск некоего "евразийского" единства очень популярен и заманчив не только в этнологии, но и в историографии последних десятилетий, однако его документальная основа зачастую остается еще слишком зыбкой. Впрочем, этнологический или антропологический подход к западноевропейским средневековым феноменам может давать и очень интересные результаты, как это показало ставшее уже классическим исследование Ле Гоффом символического ритуала вассалитета. Главную цель этого подхода выразил сам Ле Гофф: "Но были ли люди средневекового Запада архаическими? И не являемся ли таковыми мы в нашем мире сект, гороскопов, летающих тарелок и ставок на трех первых лошадей?" Использование Средневековья как своего рода релятивизирующего зеркала отразилось и в изданном Жаком Ле Гоффом и Жан-Клодом Шмиттом "Толковом словаре западного Средневековья", Париж, 1999 (см. рецензию и интервью профессора Шмитта в "EL-НГ" за 26 октября 2000 г.).

Несколько слов о русском издании книги Ле Гоффа, которое, к сожалению, вызывает ряд нареканий. Перевод зачастую оставляет желать лучшего. Видимо, стараясь переводить "близко к тексту", переводчики делают более тяжелым удивительно легкий стиль Ле Гоффа (залог его популярности во Франции) введением странных неологизмов вроде "университариев", "вокабулярия", "операционального критерия". Что имеется в виду под "самыми простейшими основами счета" (с. 126)? Бывают ли "менее" простейшие основы? Можно ли называть античного или средневекового мыслителя, например Марциана Капеллу, "мэтром" (с. 172), делая тем самым кальку с гораздо более многозначного французского maоtre. Что должен означать "ошеломительный прорыв Богоматери в XII веке" (с. 205)? Больше всего ошибок сделано в траскрипции имен и названий, в которой существуют элементарные фонетические правила и общепринятая традиция: итальянский гуманист Джанноццо Манетти стал почему-то Джианоццо и к тому же, кажется, склоняется по падежам (Джианоцци, с. 56); за Канерио Жануэнзисом (с. 168) скрывается, несомненно, "Генуэзец" (Januensis значит по-латински "генуэзец", это не личная фамилия); источник средневековых бестиариев, "Физиолог", назван "Физиологией", хотя уже существует русский перевод одного из изводов, выпущенный "Литературными памятниками"; чтобы узнать, что за Saint Galles скрывается знаменитый средневековый монастырь Санкт-Галлен и никак не Сен-Голль, достаточно было открыть "Цивилизацию средневекового Запада", переведенную под добротной научной редакцией. "Спор инвеститур" (с. 244) принято называть "спором за инвеституру", иначе значение этого исторического термина меняется. Очень не повезло многим средневековым авторам и современным ученым: Титмар Мерзебургский стал Тьетмаром из Мерсебура, а искусствовед Кристофер Уолтер - о. Вальтером (так его, впрочем, иногда называют французы, поскольку он живет в Париже).

Примеров такого невнимания переводчиков и прежде всего научного редактора В.А. Бабинцева слишком много, чтобы у меня была возможность их перечислить. Отмечу лишь, что их почему-то больше во второй части, выполненной Н.В. Шевченко. Не совсем понятен принцип отбора для перевода нефранцузских терминов и цитат, над которым работал вполне профессионально целый коллектив переводчиков. Почему такие важные для Ле Гоффа термины, как Handlungssymbol (символ, выражающийся в поведении) и Gegenstandssymbol (символ, выражающийся в предмете), кроме того что напечатаны с ошибками по-немецки, остаются к тому же без перевода? Обязан ли читатель владеть весьма специфической немецкой историографической лексикой?

Оформление книги сделано оригинально, но совершенно непонятно, какую функцию выполняют странные значки, сопровождающие цифры сносок, кроме разве того, что придают изданию совершенно ненужную амбициозность.

Хочется верить, что следующая публикация такого замечательного проекта, каким является серия "Другая история", входящая в программу "Пушкин" при содействии МИД Франции, будет выполнена более ответственно.