Придумать бога

Карло Гинзбург. Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в. Перевод с итальянского М.Л. Андреева, М.Н. Архангельской. Предисловие О.Ф. Кудрявцева. - М.: РОССПЭН, 2000, 272 с.

"Я говорил, что мыслю и думаю так: сначала все было хаосом, и земля, и воздух, и вода, и огонь - все вперемежку. И все это сбилось в один комок, как сыр в молоке, и в нем возникли черви, и эти черви были ангелы. И по воле святейшего владыки так возникли Бог и ангелы; среди ангелов был также Бог, возникший вместе с ними из того же комка┘" Так, своим простоватым, но образным языком Меноккьо пытался объяснить инквизиторам свои представления о мире, о Боге, о человеке и об общественной справедливости. Меноккьо был мельником в деревне Монтереале, затерянной среди гор Фриули, в северо-восточной Италии. Личность, казавшаяся примечательной разве что своим односельчанам, которые и не преминули донести об этой "примечательности" церковным властям. В период жестоких конфессиональных споров вольнодумство стоило дорого. Так произошло и с Меноккьо, проповедовавшим свои идеи на каждом перекрестке. Он два раза, с перерывом в 15 лет, подвергался инквизиционным допросам, последний из которых закончился исполнением смертного приговора через сожжение в 1600 году, тогда же, когда был сожжен Джордано Бруно┘

Но если о знаменитом философе должен знать каждый школьник, то что же заставляет нас тратить время на какого-то мельника? На этот вопрос Карло Гинзбург, ставший благодаря книге о мельнике автором одного из бестселлеров современной итальянской историографии (около 20 переизданий за 25 лет!), отвечает в первых строках: "Историков еще совсем недавно можно было упрекать в нежелании заниматься чем-либо, кроме деяний царствующих особ. Сейчас это уже не так. Все чаще они обращаются к тому, что их предшественники замалчивали, отодвигали в сторону или попросту не желали знать".

Действительно, на протяжении целых тысячелетий исторические документы всех жанров молчали о вере, чаяниях, интересах, умонастроении подавляющего большинства людей просто потому, что те не имели доступа к так называемой "высокой" культуре, "духовности", "философии" и т.п. Несмотря на уроки великих писателей, даже позитивистский XIX век, назвавший себя "веком истории", за редчайшими исключениями, не обращает на "безмолвствующее большинство" никакого внимания. На самом деле, потребовалось две мировые войны, чтобы историк и его читатель поняли всю относительность ценности "высокой" культуры и обратились к "униженным и оскорбленным".

Книга Гинзбурга, сочетающая научную основательность со стилем детективного романа, рассказывает о судьбе и мировоззрении мельника, жертвы религиозной нетерпимости. В книге использованы документы судебного разбирательства, которые дали редкую возможность почти непосредственно услышать голос человека XVI века. Кроме того, этот человек оказался в ситуации, когда он должен, как говорится, "выкладывать начистоту", поскольку его осуждают за его мировоззрение. Оригинальность повествования Гинзбурга и, наверное, одна из причин успеха состоят в том, что он постоянно, словно стенограмму, включает в свой рассказ реплики Меноккьо и инквизиторов. (В скобках отмечу прекрасную работу переводчиков, которым удалось передать разговорный стиль фриульского диалекта, который в итальянском издании цитируется без какого-либо комментария и который далеко не всегда прост для понимания даже итальянцу.) Такой метод вживления языка эпохи в современный научный дискурс уже весьма успешно использовался, например, Йоханом Хейзингой и другими крупными историками, о чем Гинзбург, несомненно, знает. Историк вовсе не заменяет свою работу на набор цитат: дело Меноккьо показано на широком историческом фоне, который включает в себя конфессиональные споры, политико-экономический контекст относительно отсталой феодальной области Фриули, книжную культуру XVI века, соотношение народной и ученой культуры в эту эпоху. Однако именно присутствие живого голоса Меноккьо на страницах всей книги придает ей неповторимое очарование.

Русское издание сопровождается вводной статьей профессора Олега Федоровича Кудрявцева, замечательного специалиста по гуманизму и религиозным спорам в Италии XV-XVI веков. В ней даются краткие сведения о творчестве Карло Гинзбурга, ныне профессора Болонского и Калифорнийского университетов, подробно анализируется содержание книги "Сыр и черви" с особым вниманием к спорным моментам. А таких очень много. Не буду останавливаться на них подробно. К критике Кудрявцева позволю себе добавить лишь одно соображение, которое почерпнул когда-то из одной статьи американского историка Доминика Ла Капры, также посвященной этой книге: можем ли мы услышать настоящий голос подсудимого в протоколах судебного разбирательства, даже если этот "голос" звучит заманчиво отчетливо? Тем более, можем ли мы полностью доверять тому, что он говорит? Ведь в разные моменты допроса Меноккьо в большей или меньшей степени овладевает "шкурный" страх. Он то уверяет судей в своей откровенности, то вдруг начинает "запираться". Вслед за американским критиком, выступившим вскоре после выхода книги в Италии (1976), можно сказать, что Гинзбург, стремясь максимально облегчить повествование, балансируя между "научностью" и "литературностью", опускает ряд важнейших источниковедческих вопросов, от решения которых зависит и наше читательское восприятие изучаемой автором проблемы.

И последнее, о чем не пишет Олег Кудрявцев, но что, на мой взгляд, очень важно для понимания этой книги. "Сыр и черви" стала не просто итальянским, но и международным бестселлером, поскольку это одно из лучших произведений так называемой школы "микроистории". Это течение сформировалось в среде молодых итальянских историков, живо откликнувшихся на уроки 68-го года (резонанс французских и чешских событий в Италии был огромен). История должна была вновь заговорить для широкого читателя, не став при этом публицистикой, академик должен был оставить свою "башню из слоновой кости", как говорили тогда журналисты. Постмодернизм подверг сомнению сами основы гуманитарного знания. Тогда в середине 70-х годов Карло Гинзбург, Карло Пони, Джованни Леви, Альберто Караччоло и другие молодые таланты левых взглядов объединились вокруг журнала Quaderni storici, чтобы предложить свою поисковую парадигму: микроанализ. Даже самое незначительное событие или судьба незначительного персонажа, хорошо освещенные источником любого жанра, могут показать, сколь относительны крупномасштабные историографические построения. В то же время Карло Гинзбург, микроисторик, пишет историю терпимости, как он сам определяет свое творчество, и это, по-моему, самое главное в его работах, несмотря на всю спорность его далеко идущих и не всегда документально подтверждаемых выводов. Судьба человека - слишком часто историк о ней забывает.