Люди не испытывают чужой боли

На страницах книги нам встретится и страдающий Ахиллес, и фреска, изображающая Богоматерь опухолей, и «Венера в мехах» фон Захер-Мазоха. Питер Пауль Рубенс. Смерть Ахиллеса. 1630–1635. Институт Курто, Лондон

Что такое боль? Существует ли она в отрыве от человека как некая объективная данность? Почему мы неправильно понимаем эмпатию? 

На все эти вопросы отвечает книга финского ученого Роба Боддиса. Писатель и историк эмоций Роб Боддис уже во вступлении внятно объясняет, чем его книга отличается от прочих исследований боли. Автор не только последовательно рассматривает различные дефиниции болезненных ощущений со времен Античности и до Нового времени (этим определениям посвящена первая, пожалуй, самая скучная глава повествования), но и ставит перед собой следующую нетривиальную цель, которая, думается, и приводит к наиболее удачным местам исследования: «Опираясь на Античность и современность, используя накопленный по всему миру опыт перенесения боли, в методологию истории чувств, эмоций и переживаний я вплетаю нарратив о вовлеченном пациенте, «сознательном страдальце», чаще – одиноком, реже – окруженном другими людьми».

Например, совершенно по-новому Боддис рассматривает понятие «эмпатия». Начав с суждения Герберта Спенсера о проекции человеческой потребности проявлять заботу на неодушевленные предметы, автор использует разработанное Сарой Ахмед понятие прилипания, придавая ему всеобъемлющее значение. Люди не испытывают чужой боли, а считывают определенные значения, позволяющие им погрузиться в схожий контекст и продемонстрировать заранее выученный «репертуар» реакций. Вот и получается, что «эмпатия – это упражнение в самопознании, а не инструмент постижения других, и поэтому внутренне она никак не связана с альтруизмом или добротой. Поскольку эмпат должен распознавать то, что прилипло к чужой экспрессии – чужие ассоциации и признаки боли, – пределы эмпатии неизбежно ограниченны».

Пример, подтверждающий это суждение, обнаруживается в книге чуть раньше, в главке, посвященной «страданиям в больничной палате». Гарриет Мартино, викторианская писательница и мыслительница, повлиявшая на молодого Дарвина, оставила после себя целую книгу о восприятии пациентом заботы о себе под названием «Жизнь в больничной палате» (1844). Заболев, Мартино столкнулась с этикетными формами сочувствия, эмпатии, что, судя по всему, сильно раздражало писательницу. Думается, что, если бы Боддис читал «Смерть Ивана Ильича» Толстого, он мог бы найти и привести подходящие примеры и из этого рассказа. С какого-то момента героя Толстого тоже стали раздражать «комильфотные» ритуалы вокруг его кровати, он, как и Мартино, отстаивает свое право на одиночество. Иван Ильич с легкостью мог бы расписаться под следующим высказыванием Мартино: «Единственное, чего я желаю, – чтобы окружающие с большим уважением относились к моей потребности оставаться одной во время болезни». Но нет, понимания больному не дождаться, поскольку все вокруг пытаются (как они считают) потакать желаниям страдальца, но, конечно же, на свой манер, а значит, постоянно лгать и проецировать собственные представления о боли на другого человека, что как раз и приводит к полному непониманию между родственниками и медицинским персоналом, с одной стороны, и пациентом – с другой.

Роб Боддис. Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта / Пер. с англ. Л. Эбралидзе. – М.: НЛО, 2024. – 352 с.

Что же касается структуры, то от исторического экскурса мы, следуя за автором, переходим к хронической боли, к боли животного (понять которую люди, как выясняется, просто не в состоянии, здесь мы опять вместо понимания используем проекцию собственных чувств – не более), к пыткам, боль от которых связана с психологическим принуждением со стороны власти и страха, и, наконец, к дискуссии про плацебо и ноцебо. В случае с плацебо особенно интересным становится пример из жизни Джорджа Джона Роменса, к чьим письмам обращается Боддис. Из-за опухоли мозга Роменс был вынужден переехать на Мадейру, а впоследствии от письма к письму последовательно убеждал себя и своих друзей, что ему становится значительно лучше. В каком-то смысле эпистолярная традиция помогала несчастному: сообщая о положительных сдвигах, он и сам постепенно уверовал в выздоровление, которого, правда, в реальности так и не случилось. Принцип же действия ноцебо обратен эффекту плацебо: вера приводит здесь лишь к негативным последствиям, и, согласно утверждениям автора, пандемия коронавируса дает массу примеров такого рода.

Завершая свое исследование, Боддис отмечает, что современному человеку становится все труднее справляться с болью. Например, на протяжении веков в рамках некоторых религиозных практик боль вообще воспринималась позитивно, как нечто само собой полагающееся для верующего человека. И совсем не то сейчас: «Все меньше людей на Западе находят утешение или оправдание своих страданий в духовных практиках или теологических объяснениях. Вместо того чтобы искать решение проблемы вне пациента – в космологии, эмоциологии и человеческих чувствах, теперь, похоже, его пора искать внутри индивидуума, учиться по-настоящему избавлять от одиночества; бороться за освобождение (финансовое и социальное) от капиталистической или неолиберальной логики самопомощи посредством работы; обеспечить доступ к современным формам искусства и к обучению им, что поможет раскрыть заблокированные каналы выражения; очно или онлайн объединять людей, которые страдают от болей, чтобы они ощутили рядом с собой тех, кто их понимает».

Но спасут ли все перечисленные Робом Боддисом средства от боли – вот в чем вопрос. Ведь обширная история боли, написанная автором, представляется куда более сложной, чем данные им советы по решению всех проблем в финале этой интересной и по-хорошему сложной книги.

Самара