Не каждый гражданин бывает человеком

Актер Александр Чернявский в роли Якова. Фото Анастасии Ентяковой

16 августа исполняется 125 лет со дня рождения Андрея Платонова. Однако весь этот год считается «платоновским». Так, в театре «У Никитских ворот» режиссер Марк Розовский поставил спектакль по малоизвестной пьесе «Голос отца». Она была написана Платоновым в 1938–1939 годах, впервые опубликована в 1967 году в ташкентском журнале «Звезда Востока», а потом на долгие годы забыта. Краткая по содержанию, пьеса имеет емкий и глубокий смысл, впрочем, как и все произведения Платонова.

Сюжет пьесы прост и вполне соотносим с жанром «кладбищенских историй». Сын приходит на старое кладбище помянуть отца. Во время своего диалога, адресованного ему, он начинает слышать и его голос. При этом сложность визуализации данной сцены в спектакле сопряжена с особой поэтикой художественного языка писателя. И здесь неизбежно возникает творческая задача воплощения Розовским замысла автора в рисунке сценического действия. Она трудна для исполнения. Именно трудна, потому что чтение и постижение текстов Платонова требует от читателя, исполнителя, режиссера, исследователя глубинного чувства и понимания. Он взыскует человека, требует его выхода из своего нутра, недр сознания на поверхность. Его образно-символический язык действует как молния духа, своего рода электрический разряд для активации витальной энергии читателя. При чтении произведений Платонова меняется физиология не восприятия, а усвоения написанного. Происходит удивительное явление сгущения смысла и расширение сознания с учащением сердцебиения, повышением давления и усилением тока крови.

Девятнадцатилетний сын задает детский, риторический вопрос, идущий от сердца:

«ЯКОВ. Отец, зачем ты умер?.. Зачем ты лежишь здесь один в могиле?.. Все равно ведь я люблю тебя!

Краткое молчание.

ГОЛОС ОТЦА. Меня здесь нет, дорогой мой. Могила под тобой пуста.

ЯКОВ. А где же ты? – Я к тебе пришел...

ГОЛОС ОТЦА. В могиле никого нет – в ней земля, и что в нее входит – тоже становится землей. Но земля обращается в цветы и в деревья – и уходит через них на свет из темноты могил.

ЯКОВ. Но где же ты теперь, отец?

ГОЛОС ОТЦА. Я в твоем сердце и в твоем воспоминании, – больше меня нигде нет. И ты – моя жизнь и надежда, а без тебя я ничтожней того праха, который лежит под этим могильным камнем, без тебя я мертв навсегда и не помню, что был живым».

В тексте Платонова диалог отца и сына возможен благодаря «деятельной памяти сердца», которая является результатом страдания живой души. Деятельная память сердца вызывает из забвения к жизни души людей усопших, то есть уснувших до Страшного суда. Голос Отца оживает в сердце Сына, как его «почва и судьба» (по Борису Пастернаку).

В сценическом представлении Розовского голос Отца, как электрический удар, бьет по сознанию сына Якова, который прекрасно передает артист Александр Чернявский. «Нутро» Сына начинает говорить, меняя регистр звучания мерным, бесстрастным голосом умершего. В этом внутренне-внешнем монологе-диалоге происходит не воскрешение, а вывод из забвения веры и мечты в лучшего человека уже не только отца, а целого поколения:

«ГОЛОС ОТЦА. Мы верили в прекрасную душу человека. Мы жили на свете как больные, как в бреду. Мы собирались друг с другом и согревались один от другого. Жили мы или нет? Я уже не помню. Все прошло слишком быстро, как в детском сновидении, я помню лишь свою муку, однако и ее теперь забыл и простил... Но мы сделали кое-что в жизни: мало, но сделали. Мы верили в лучшего человека, – не в самих себя, но в будущего человека, ради которого можно вынести любое мученье. И мы передаем вам, своим детям, эту надежду, больше нам некому ее передать. А вы не должны изменить нам. А если и вы нам измените, тогда сравняйте наши могилы».

Императивное требование Отца к Сыну заключается в сохранении памяти и верности идеалам человеческого нутра, в основе которого лежат труд, страдание, терпение и вера. Отец открывает Сыну смысл экзистенциального напряжения жизни, принцип динамического становления «лучшего человека»:

«ГОЛОС ОТЦА. Мой отец родил меня и велел быть только добрым и терпеливым. А я хотел, чтобы ты стал знающим и смелым. Но ты должен теперь стать мудрым и счастливым. Ты должен быть моим идеалом! Но кто поможет тебе быть таким человеком, и будет ли это так? – Ведь я, твой отец, мертв и бессилен...»

По сути, в этих словах раскрывается смысл мессианско-утопического учения русского мыслителя Николая Федорова о «воскрешении отцов» в результате «общего дела» поколенческой солидарности людей во имя рождения, собирания по малым крупицам, прекрасной души человека. Андрей Платонов знал это учение и понимал, что в становлении сильной, самостоятельной, творческой личности человека лежит «деятельная память сердца», которая помогает при всех тяготах жизни сохранить родовую преемственность «отцов» и «детей» в «общем деле» преодоления закона необходимости и смерти.

На сцене Сын клянется Отцу в преемственности идеалу через учение товарища Сталина, стремящегося возродить «героическую душу человека» путем борьбы с врагами. В этом бессознательном порыве к классовой борьбе актер Чернявский сценически через мимику одержимого очень убедительно передает фанатизм тоталитарной идеи. Отец предостерегает его и, по сути, предупреждает, что вера в идеологический вождизм ведет к личной гибели.

В этом эпизоде Платонов пророчески показывает порочность веры в земных кумиров, по сути, «глиняных богов», культ которых основан на энергии фанатизма обезличенных масс. В этом моменте общения Отца и Сына возникает психологическая коллизия, при которой вещий голос нутра в последний раз признается в любви к сыну и скрывается в глубинах его сознания, благословляя его жизненный путь и помогая ему утвердиться в состоянии бесстрашия по отношению к смерти.

А дальше наступает момент истины для Сына. Из ниоткуда на сцене появляется человек – по Платонову: «бывший служащий стройразбортреста; этот служащий слегка подкапывает надмогильный камень лопатой, сворачивает камень и кладет его на землю; затем он раскачивает железную решетку-ограду. Яков молча наблюдает за этим служащим. Служащий оставляет решетку соседней могилы, перелезает на могилу отца Якова и начинает подкапывать лопатой надмогильный камень-памятник».

«СЛУЖАЩИЙ (трудясь с лопатой). Стало быть, что вот как раз так надобно, что именно тут. Там в степи неинтересно, там взять нечего, а тут – и железо, и камень, и дерева, и венки из жести, – всякий инвентарь».

Энергичный утилизатор материалов прошлой жизни – камня, железа, дерева для построения будущего парка культуры – места развлечения Иванов, «родства не помнящих», оказывается предприимчивым прагматиком, тоже со своей стороны преодолевающим закон необходимости и смерти, но только через беспамятство духа и сердечную глухоту. По сути, Андреем Платоновым в этом безымянном, самоназначенном «служащем стройразбортреста» гротескно показан глумливый образ нового Хама, ориентированного на потребительские ценности жизни и удовлетворение своих потребностей. Для него закрыт метафизический горизонт жизни, и голоса Отца он не слышит.

Сценически его гротескно воплощает артист Илья Собакин. Безымянный Служащий миру всеобщей утилизации во имя отдыха трудящихся, по сути, является «кузнечиком своего счастья», глупым, скачущим по могилам мелким бесом, с заигрышами на гармошке и миром смерти. Он нарушает тишину покоя, целостный итог пережитого на земле душами людей и нарушает естественный ход событий в Космосе. Чувства Сына к Отцу ему недоступны из-за глухоты сердца. В своей провинциальной глупости и наивном святотатстве он гонит Якова с могилы Отца. Гротескно-комическое воплощение молодым артистом русской дури всезнайства и вседозволенности вызывает у зрителя смех и улыбку. Легкий, пластичный, он «чертом из табакерки» кружит вокруг надгробий, подкапывает могилы, нарочито роняет кресты, готовит территорию к очистке и мечтает:

«СЛУЖАЩИЙ (принимаясь за работу). А камень этот в фундамент пойдет, железо в переплавку, – глядь и фабрика новая стоит. Ну конечно, если сырья не хватит, то она работать не будет. Неважно – мы подождем и потерпим... (Валяет на землю надмогильный камень.) А я здесь силомером буду заведовать, либо конфеты в бумажки заворачивать – легкая чистая работа! Туда-сюда, и день прошел, и не уморился, и деньги заработал, и сыт по горло: везде же знакомство: и на кухне, и в буфете – где пирожок возьмешь, где жамку, где щей похлебаешь... Так и жизнь проживешь – незаметно, а приятно, в полный аппетит, культурно, с удовольствием! (Поет и приплясывает.) Ту-ру-ру-ру, ту-ру-ру!.. (Останавливается.) Чего же еще надо? – Ничего. Достаточно».

Сын не допускает осквернение могилы Отца. На шум драки и звук сигнального свистка Служащего является Милиционер в исполнении артиста Богдана Ханина, как третейский судья и дознаватель произошедшего. Строго исполняющий закон нравственного и правового императива, он менторским тоном выясняет суть дела и встает на сторону Сына. Происходит соломоново действие бесстрастно-сдержанного, но сосредоточенно внимательного Милиционера с принятием мудрого решения. Безродный Служащий оказывается представителем самого себя, своего собственного треста и дела по расчистке территории «на предмет будущей утилизации под парк культуры, искусств и отдыха, где бы люди, отдыхая, приобретали себе неутомимость». Он не имеет оснований, корней, прикрепляющих его к земле, у него нет ни почвы, ни судьбы, в отличие от Сына Якова, который имеет нравственное основание, а следовательно, и гражданское самосознание, нужное родине. Хранитель закона выносит свой вердикт Служащему.

Последняя сцена полилога Милиционера, Служащего и Якова восстанавливает целостность всеобщего порядка, а именно существующие границы тьмы и света, жизни и смерти, права и вседозволенности.

«Не каждый гражданин бывает человеком» – этот убийственный и многозначительный вывод Платонова актуален во все периоды русской истории. В последней сцене спектакля несколько прямолинейно и при этом показательно-комично показан уход Милиционера с крылышками ангела за плечами, который разоблачил бесовскую сущность Служащего.

Марку Розовскому и молодым артистам театра «У Никитских ворот» удалось раскрыть «нутряной» смысл пьесы Андрея Платонова, которая написана простым и линейным языком христианской притчи. Режиссер выворачивает наизнанку и делает зримыми характеры персонажей в динамике сценического действия. У каждого артиста свой рисунок роли. У Сына – паузы, контрапункты, неожиданные остановки, некое хождение по кругу самовозвращения и в то же время импульсивность порывистых действий клятвы Отцу, делу Сталина и в момент драки. Служащий криволинеен, с гротескными подскоками, прерывистой, немного лающей речью. Он будто ужаленный или укушенный бесноватым животным. Милиционер сдержан, лаконичен, линеен, у него нет ни шага в сторону. Он проходит на авансцену посередине и также с нее уходит.

Зритель становится свидетелем драмы бытия через откровение Отца Сыну и момент истины столкновения Сына со злом и восстановлением нравственного порядка жизни. Короткий спектакль продолжительностью 80 минут оставляет многоточие открытого финала, в нем много пауз, моментов тишины, контрапунктов и глубинного зрительского молчания. Происходит эффект «удвоения бытия», сгущения смысла, при котором кажется, что прошло много-много времени. При этом режиссеру удалось выявить и показать многоплановость пьесы Платонова так, что кажется – спектакль имеет три отделения.