Плюс одна буква

Владимир Набоков. Письма к Вере / Вступ. ст. Б. Бойда, коммент. О. Ворониной и Б. Бойда.– М.: АСТ: CORPUS, 2024. – 656 с. (Набоковский корпус).

Поэтому так важна была в 2014 году публикация писем к супруге мэтра Вере Слоним. Но не менее важно и настоящее переиздание: в нем удалось восстановить целый ряд фрагментов посланий, которые составители первоначально не смогли расшифровать, а комментарии к ним дополнены и исправлены. 314 писем, датируемых июлем 1923 – апрелем 1976 года, охватывают практически весь эмигрантский период и позволяют лучше понять жизнь и творчество Набокова, а также представляют целую череду характеристик, портретов и просто упоминаний знакомых писателя. Перед читателем пройдут Иван Бунин и Марк Алданов, редактор престижнейших «Современных записок» Илья Фондаминский и убийца Гапона Пинхас Рутенберг, Александр Керенский и Иван Ильин… Касаясь характеристик, следует отметить, что в них доставалось не только набоковским противникам по «литературным войнам», каковым стал, например, «Георгий Иванов, шепелявый господинчик, похожий лицом (…) на удода (…). Я избежал рукопожатья». Не менее резко описана и «нейтральная» Нина Берберова: «затем явилась довольно хорошенькая дамочка (но портят ее промежутки между выдающихся зубов)». А вот описание близкого Набокову Владислава Ходасевича, к которому он поехал в гости. «Маленькая, неопрятная кислая квартирка за городом. Ходасевич похож на обезьяну (…) индусские движения, и не очень смешные шутки, и щелкает словами, и все это на довольно грустной подкладке, и очень тощий». Важно, что, несмотря на такой не самый привлекательный портрет, Набоков, как известно, высоко ценил автора «Счастливого домика». В письмах он называл его стихотворение «Джон Боттом» «очаровательной балладой», «Жизнь Василия Травникова» – «тонкой выдумкой, с историческим букетом», а самого их творца «милейшим». Впрочем, малоприятным ему лицам писатель мог давать оценки и без всяких портретов. Вспомним «мерзкую чету Мережковских» или «пошлейшую и глупейшую статью Адамовича о пошлейшем и глупейшем романе Лоуренса».

Правда, стоит отметить, что и самому Набокову платили схожими характеристиками. Чего стоит один лишь «скелетный Сирин» из дневников Зинаиды Гиппиус.

Тем не менее в письмах создатель «Защиты Лужина» предстает человеком, не чуждым эмпатии. И не только по отношению к супруге или сыну Дмитрию. Он чрезвычайно болезненно пережил смерть Евгения Замятина. Был на выносе тела и похоронах, отметив, что пришло проститься очень мало людей. В дальнейшем Набоков на вечере памяти прозаика прочитал по-французски замятинскую «Пещеру». Столь же интересно представлен литературный быт и самосознание в нем будущего классика. Например, на предложение одного из основателей и секретаря берлинского Клуба поэтов Михаила Горлина принять участие в литературном вечере и дать стихи в готовящийся сборник 31-летний Набоков мотивировал свой отказ кратко: «Я не молод и не поэт».

Немало места в письмах уделяется рассказам о подготовке и собственно работе над поэзией и прозой, отчасти приоткрывается ранее упомянутая «кухня». Так, 19 февраля 1936 года знаменитый писатель признавался, что окончательно определился с названием нового романа, который хотел озаглавить «Да»: «К его первоначальному заглавию я прибавляю одну букву, и отныне он будет называться «Дар». Хорошо, правда?» Кроме того, Набоков посылал поэтические экспромты в адрес супруги или сообщал о создании. В одном из них («Я знаю холодно и мудро…»), впервые приведенном полностью в настоящем издании, есть следующие строчки: «И день придет: ты все забудешь, / все песни праздные мои. / Ждать у подъезда, ждать ты будешь / в необычайном забытьи».

«Забытье» творцу «Подвига», безусловно, не грозит. А вот публикация эпистолярного наследия дает возможность лучше понять ставшего при жизни классиком Владимира Набокова.