Кто устоял в сей жизни трудной…

Зиновий Гердт и Давид Самойлов. Иллюстрация из книги

Фашистов уничтожили, а дома гнет и демагогия

Давид Самойлов принадлежит поколению поэтов, ушедших со студенческой скамьи на фронт. Таким его знает широкий читатель. Еще, конечно, у каждого любителя поэзии в памяти «Сороковые, роковые…». В современных реалиях некоторые зачитываются этим стихотворением, в котором находят силы и душевную поддержку.

Сам поэт не любил говорить о войне и не бравировал своим военным прошлым, хотя было чем: на фронте – «от звонка до звонка», служил пулеметчиком 1-го отдельного стрелкового батальона, дошел до самого Берлина. Награжден медалью «За отвагу» за то, что в июле 43-го в районе Карбусель под Ленинградом во время атаки первым ворвался во вражескую траншею и убил трех гитлеровцев. Но сам вспоминал о войне нечасто. Просто, как шутили близкие, как-то раз вышел из дома и дошел до Берлина.

Один из авторов книги литературовед Вадим Баевский вспоминает: «Однажды я спросил С.: «Представляю себе, какое приподнятое настроение было у вас сразу после войны. Фашистов победили, пол-Европы освободили от них и сами уцелели. С. посмотрел на меня необыкновенно зло: «Горько было и грустно. В моей жизни не было тяжелее времени. Фашистов уничтожили, а дома гнет и демагогия».

Эта книга, составленная Александром Давыдовым и Геннадием Евграфовым, включает в себя не только воспоминания о поэте его знаменитых близких друзей и учеников, но также и людей, чьи имена не столь широко известны публике. Но именно такой подход позволил воссоздать образ Давида Самойлова, который, как и многие выдающиеся мастера XX века, оброс самыми разными клише и стереотипами. Каждый из представленных в книге мемуарных очерков «возвращает» нам Самойлова не только как поэта высокой культуры, справедливо увенчанного лаврами мэтра – наставника, авторитета, но и человека, наделенного необыкновенным чувством юмора, озорного, радующегося жизни, которому ничто человеческое не чуждо. Через Михаила Козакова мы видим Дезика (так звали Самойлова в близком кругу), известного своим искрометным юмором: «Нынче ж, Миша, на досуге/ Покажи, что не ослаб/ И, пускай они и суки/ Заведи себе двух баб». Игорь Губерман полагает, что «...лучшими всегда были случайно брошенные слова хозяина дома. Например, однажды он сказал, что старость – это когда бутылку еще видишь, а рюмку – уже нет».

Вспоминают о поэте люди самых разных возрастов, разных взглядов и судеб, но, может быть, поэтому книга приобрела удивительную полифонию, сравнимую с музыкальным произведением – сравнение это, несмотря на кажущееся преувеличение, вполне уместно именно в случае с Самойловым, если учитывать его любовь к музыке, из которой он черпал силы и вдохновение. Думаю, первое четверостишие известного стихотворения «Шуберт Франц», если не все полностью, можно назвать своего рода кредо жизни поэта. «Шуберт Франц не сочиняет/ Как поется, так поет/ Он себя не подчиняет/ Он себя не продает». Да и по словам его сына Александра Давыдова, воспоминаниями которого открывается эта книга, музыка «была его религией и мистикой, тропинкой к вечному для него, отрицавшего другие пути».

«Тебя мне память возвратила…»: Книга воспоминаний о Давиде Самойлове / Сост. и коммент. А.Д. Давыдова и Г.Р. Евграфова, предисл. А.С. Немзера.– М.: Центр книги Рудомино, 2023. – 448 с.

Виктор Леонидов

Он был больше, чем поэт

«От Пушкина Самойлов унаследовал искрящуюся легкость стиха. И двигался он по жизни так же легко, импровизационно, но за застольной беспечностью Самойлова скрывалась работа острого, порой безжалостного ума, что особенно ощущается в его дневниках. И почти невесомое перо перепархивало от лубочного скоморошества к пушкинско-шекспировской трагедийности». Такие слова, удивительно точные, нашел Евгений Евтушенко, когда писал о Давиде Самойлове.

Казалось бы, сравнение с Пушкиным любого поэта нашего времени просто невозможно. Однако в случае с Давидом Самуиловичем, мне кажется, ни у кого никаких возражений не вызовет. Один из самых выдающихся русских поэтов, участник Великой Отечественной войны, он был не только хранителем и продолжателем лучших традиций русской классической поэзии. Самойлов стал своего рода центром, маяком, на свет которого слетались мотыльки.

Мотыльками этими были и Зиновий Гердт, и Юлий Ким, и Сергей Никитин, и Михаил Козаков, и Лидия Либединская, в 1941-м провожавшая Цветаеву в эвакуацию, и Игорь Губерман, и Вениамин Смехов, и Александр Городницкий, и многие другие. Двери дома Самойловых не закрывались ни на минуту. Так велика была тяга людей к этому блистательному, удивительно остроумному человеку. Сбежав из Москвы в тихий эстонский город Пярну, Давид Самойлов продолжал принимать вереницу бесконечных гостей из Москвы и Питера. Потому что те, кто вкусил радость общения с ним, жить без Самойлова просто не могли.

Он сыпал своими бесконечными, поистине блистательными остротами, сочинял шуточные, порой не всегда приличные эпиграммы. С гостями беседовал об истории, о судьбе и времени, и за этим легким общением стоял мыслитель большого масштаба. И, конечно, поэт фантастического, необыкновенного дарования: «Кто устоял в сей жизни трудной,/ Тому трубы не страшен судный,/ Звук безнадежный и нагой,/ Вся наша жизнь – самосожженье,/ Но сладко медленное пенье/ И страшен жертвенный огонь».

Вы встретите в этой книге воспоминания Александра Городницкого, своими размышлениями поделятся профессор Таллинского университета Ирина Белобровцева и Лидия Либединская. Все они и многие другие вспоминают счастье общения, безудержное веселье и разговоры о самом серьезном, какие могли только быть в Советском Союзе. И сквозь этот хор прежде всего звучит главная нота – нота благодарности Давиду Самойлову, этому фантастическому человеку, который сделал их жизни, как и жизни тысяч своих читателей, настолько богаче и ярче. И страницы этого сборника, как и строки стихов Давида Самуиловича, напоминают о вечном и светлом. А это так необходимо сегодня.