Четыре градуса по Цельсию

Смерть пугает и завораживает одновременно. Фото Андрея Щербака-Жукова

Как выглядят и смотрят, здороваются, курят, смеются и едят, спокойно ночью спят и дальше существуют такие «шутники», как, скажем, палачи, могильщики, врачи, патологоанатомы, сотрудники компаний, что первыми летят к местам, где все пылает, где страшно, где воняет, где прежде жили люди и где теперь их нет, но есть тела и вещи, ошметки и фрагменты, которые, вообще-то, нельзя так оставлять... А эти – как их там? – творцы посмертных масок. И люди вроде Вульфа – героя Харви Кейтеля из фильма Тарантино, которых приглашают, чтоб все скорей уладить. Как в принципе живут и чем себя «балуют», как объясняют то есть тот самый, значит, путь, тот самый, значит, выбор, которые в конечном, почти буквальном смысле их превратили в главы столь странной и кошмарной, столь храброй и желанной, столь черной-черной книги?

Когда-то Поппи Мардалл изъездила полмира, работая на «Сотбис». Сейчас проводит время – не все, но очень много – в залитой светом комнате уютного такого и тихого бюро, которое однажды, тринадцать лет назад, у Ламбетского кладбища взяла вот и открыла. Картины кисти Джотто, Матисса или Уорхола сменились на другие: уже не столь «живые». Да только Поппи Мардалл как будто бы и рада: она и впрямь считает, что сделала как надо. А это, кстати, Терри – ему за пятьдесят. И где-то тридцать пять он роется в телах, которые ему – ну, ладно, не ему, а Клинике Мейо, одной из лучших в мире – пожертвовали те, кто знал, как это важно: чтоб медики учились не на кричащих жутко, живых пока что людях, не на коровьих тушах, не на ошибках грубых, а на «подарках» мертвых, на их телах – «здоровых». А это, значит, Нил – «уборщик», так сказать. Работать начал в двадцать пять – теперь «звезда экрана»: герой документалок, ток-шоу, «Инстаграма» (социальная сеть, принадлежащая Meta Platforms Inc., признанной экстремистской организацией и запрещенной на территории РФ). Возможно, вы смотрели одну из передач, где он сидит в гостях и сыплет теми фактами, что вряд ли стоит знать, но и не знать как будто теперь довольно трудно. Спустя десятки лет, наполненных смертями, кровавыми деньгами, забрызганными стенами и грязью на полу, он стал неважно видеть: все мелкое, живое, все важное, большое, все прочее, такое, как смысл или горе. Он холоден, циничен, опрятен и практичен. В отличие от Поппи, от Терри или Рона (бальзамировщика со стажем, который, между прочим, на несколько лет больше, чем «эта», а не «та» – земная жизнь Христа), Нил каждый божий день, что близится к закату, считает важным шагом, ведущим к новой жизни – к той жизни, что наступит, когда он это бросит и просто «свалит в горы». И чтобы его тело – ну, если вдруг сорвется с какой-нибудь скалы – медведи, что ли, сгрызли, койоты или псы. Уж лучше так, чем, знаете, как именно бывает? А Нил отлично знает: все люди умирают, и видеть это тошно, и лучше, если кто-то – такой, как он, возможно, – останется без денег, клиентов и заботы. Но это невозможно: ведь смерть – его работа. И Нил, как все другие, герои этой книги, работу свою знает и просто выполняет: спокойно, методично, искусно и технично, без трепета, без ужаса, без боли или ярости. Без глупостей, короче. Без лишних сантиментов.

Хейли Кэмпбелл. О дивный тленный мир. Когда смерть – дело жизни /Пер. с англ. В. Горохова. – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2023. – 352 с. (Страшно интересно).

А вы вот знали, кстати, что палачи в Европе когда-то жили вместе, «среди себе подобных» – вдали от остальных, нормальных то есть граждан? Что им на рынках города всегда давали ложки, чьи ручки были длинными, как прутья или спицы, – а то вдруг если пальцами (не дай, конечно, бог) коснутся помидоров и бледных огурцов? И что на протяжении почти всего периода того вот значит времени, зовущегося Новым, одним из лучших способов испортить репутацию какого-нибудь сэра был пущенный, как лук, легчайший слух о том, что этот самый сэр отужинал в таверне с таким-то палачом? Теперь другое время – не столь, конечно, Новое, не столь, пожалуй, темное, – но ужин с палачом по-прежнему тяжел. Хотя он был приветливым и правда – очень милым: ну, тот палач на пенсии, с которым Хейли Кэмпбелл встречалась поздним вечером в обычном ресторане, где подавали лобстеров, картошку фри и кетчуп, – она так и не «съела» приглаженную версию его «простой истории», приправленную мудростью, почерпнутой из Библии. От Джерри-палача, а также всех других, кто видит смерть с другой – не с нашей стороны, кто лучше понимает, а что же там, вообще-то, детально и конкретно – реально происходит, – ей требовался образ, лишенный «украшательств»: поэзии и мистики, романтики и тайны. Ей требовалось что-то, похожее на знание, добытое не в церкви, где томно пахнет ладаном, а в «камере хранения», где холодно, как в марте: всегда четыре градуса, застывших, словно люди на старых фотографиях, а тут вот – на шкале. Вы спросите: зачем? Чтоб лучше было всем: и мертвым – это ясно, и тем, кто, приходя, хотел бы разделять: вот этих – от себя. Но если ваш вопрос касается другого – того «зачем», к примеру, которое про «знание» и выбранное дело, – то это... Это жизнь. Со всеми парадоксами, присущими ей больше, чем, надо думать, смерти: бессмыслицей и логикой, уродствами и нежностью, предчувствием конца и ценностью момента. Вопрос ведь этот, в сущности, звучит у Хейли Кэмпбелл как внутренний тот голос, который то и дело вам что-то шепчет в ухо.

А как мы тут живем? Да так вот... День за днем. Ну, как еще сказать? Стараемся. Живем. «Служанка трупов» Лара – так называют в Англии обычных санитаров, которые проводят процесс аутопсии, – призналась Хейли Кэмпбелл, что только здесь она однажды поняла, как хочет умереть: чтоб кто-нибудь заметил... За сотни длинных смен, перетянувших жизнь, как эти полицейские ленты, она перевидала так много запустения и личного забвения, так много одиночества и разных видов боли, что все картины смерти, казавшиеся вечными, сложились в уравнение, решаемое здесь. А что если они – те «труженики смерти», истории которых рассказывает Кэмпбелл, – вот именно поэтому, как многие из нас, себя не отпускают в кошмарный супермаркет на костях? В отличие от тех, кого пугают мертвые и собственная смерть, кто даже пальцы матери, лежащей на кровати в палате для «тяжелых», не в силах подержать, – они наш страх природный при помощи нее, вот этой вот работы, как раз и приручают. Не в этом ли отгадка? Чтоб нас потом и вправду кому-то не хватало, имеет смысл жить, заботясь вот о них, стараясь так любить, чтоб это ощущалось...

Вы морщитесь? Вы правы: никто всерьез не хочет во все это вникать. Жизнь кажется осмысленной, когда она успешна. А если жизнь конечна, тогда она... ну, как... как правильно сказать? Какое выбрать слово – какое зло получше: вот это вот, допустим, с табличкой «Я за честность!» или вон то, поглубже, – «Реальность слишком грустная»? Но трудность наша в том, что мы не знаем сами, как далеки границы, в которых мы живем. Что честно? Что нормально? Что именно кошмарно? И где она – реальность? Коллекция историй, вошедших в эту книгу, исследует реальность, лишенную границ. Не бойтесь. Может, справитесь. И «дивный тленный мир», открытый Хейли Кэмпбелл, встревожит вас настолько, чтоб сделаться другим: чуть более реальным, терпимым к остальным и честным перед ним.