Японцы с печальными лицами

Эпистолярное наследие Николая II помогает лучше понять его характер.  Фото 1910-х годов из семейного альбома Романовых

В данном случае перед читателями стоит та же проблема: отсутствие единой системы в представленных письмах. Если переписка Александра III и Марии Федоровны не выходит за рамки их супружеского союза, то эпистолярное наследие Николая II и Александры Федоровны оказывается много шире: здесь послания королеве Виктории, великим князьям, премьеру Столыпину гвардейским и армейским офицерам и ряду других лиц. Также не совсем понятна хронология. Письма Александра Александровича с супругой охватывают почти весь период их царствования от 1884 до 1894 года, в то время как корреспонденция Николая Александровича представлена шире: от 1887 года, когда он был еще наследником престола, до времени ссылки в Тобольск (февраль 1918 года), а у его супруги все ограничилось периодом после падения монархии: март 1917 – апрель 1918 года.

Тем не менее подборка довольно информативная, ряд текстов, как оговаривался составитель книги и автор вступительных статей к публикуемым письмам историк Александр Боханов, печатаются впервые.

Переписка Александра III и Марии Федоровны практически не выходила за рамки жизни их семьи. Они обсуждали здоровье детей и знакомых, рассказывали, как проводили время в отсутствие друг друга. Вместе с тем встречаются признания, лучше помогающие понять характер самодержца. Так, в письме от 14 апреля 1892 года он переживал о смерти своей любимой лайки Камчатки: «...у меня опять слезы на глазах, вспоминая про Камчатку, ведь это глупо, малодушие, а что же делать – оно все-таки так! Разве из людей у меня есть хоть один бескорыстный друг; нет и быть не может, а пес может быть и Камчатка был такой».

Александр Боханов. Царские письма. Александр III – Мария Федоровна. Николай II – Александра Федоровна.– М.: Вече, 2022. – 576 с.

Не менее интересно письмо будущего императора Марии Федоровне от 21 мая 1891 года с описанием покушения на него со стороны националиста-фанатика в Оцу:

«Пишу тебе эти строки, чтобы ты от меня самого узнала подробности несчастного случая, который произошел в Японии, именно той стране, которая более всех меня интересовала, а когда увидел ее, то понравилась.

Не успели мы отъехать двухсот шагов (от дома губернатора), как вдруг на середину улицы бросается японский полицейский и, держа саблю обеими руками, ударяет меня сзади по голове! Я крикнул ему по-русски: что тебе? и сделал прыжок через моего джиприкшу. Обернувшись, я увидел, что он бежит на меня с еще раз поднятой саблей, я со всех ног бросился по улице, придавив рану на голове рукой. Я нарочно старался спрятаться в толпу, но она сразу разбежалась, и мне пришлось удирать дальше от преследовавшего меня полицейского. Наконец, я остановился и, повернувшись, увидел милого Джорджи (греческий принц Георг) шагах в 10 от меня и рядом с ним лежащего полицейского, которого он одним ударом палки повалил на землю. Не будь Джорджи, может быть, милая Мама, я бы вас более не увидел! Видно так Богу угодно было!

Меня очень тронуло, что японцы становились на колени при проезде по улице и имели печальные лица».

Такие вот разные императоры, разные характеры. Но, вновь вспоминая Аверченко, хочется сказать: кому это мешало? Или, как в другом его рассказе, потребовать, чтобы пленка истории перемоталась назад.