0
3563
Газета Non-fiction Печатная версия

20.07.2022 20:30:00

Великолепная шифровка

На страже сакрального в литературе

Тэги: литературоведение, культура, культурология, докторская диссертация, смерть, карамзин, пушкин, велимир хлебников, николай рубцов, борис зайцев, поэзия, проза, давид самойлов


литературоведение, культура, культурология, докторская диссертация, смерть, карамзин, пушкин, велимир хлебников, николай рубцов, борис зайцев, поэзия, проза, давид самойлов Два противоположных начала: Венера – телесное, шаман – духовное. Вера Хлебникова. Иллюстрация к поэме «Шаман и Венера». 1920-е

Издание по сути своей является докторской диссертацией. Получив вполне заслуженную ученую степень, автор «Танатологического дискурса» стала, кстати сказать, самым молодым доктором наук за всю историю культурологии в России.

Научным, диссертационным характером труда Марианны Дударевой объясняются как плюсы его, так и минусы, причем, как вы сейчас увидите, речь идет фактически об одном и том же. Прежде всего это нарочито усложненный язык, местами, признаться, ставящий в тупик даже человека порядком начитанного. И впрямь, если аксиология, типология или танатогенез еще могут сообщить гуманитарию с каким-никаким, а высшим образованием нечто существенное, то морбутальность, иррадиация, инициатическая трансмиссия и остальной воляпюк, к сожалению, общеобязательный в работах подобного рода, на мой взгляд, способны озадачить и узкого специалиста (например, иррадиацию определяют совершенно по-разному физиология, медицина и оптика). Читателю же вовсе рядовому гарантированно помстится, будто занозистый терминологический частокол наукояза преодолеть невозможно. А между тем попытаться все-таки стоит.

Дело, как я убедился, в том, что, ставя языковую преграду умам поверхностным, посредственным и непоследовательным, Дударева одновременно указывает избранным путь в богатейшую, постепенно приоткрываемую автором сокровищницу русской литературы XIX и XX столетий, сакральность которой (эта мысль впервые посетила меня где-то в середине лаокооновой борьбы с текстом) должна быть защищена. Зашифрованная наукоязом книга в то же время высвечивает в нашей литературе глубины и пласты, для дилетанта вовсе несуществующие или в лучшем случае без соответствующей культурологической оптики представляющиеся ему загадочными иероглифами. Я имею в виду едва различимые пограничные слои переходных состояний от того, что и как сказано к тому, почему сказано, к причинности искусства и человека в нем. Лишенные изобилующего цитатами и ссылками энциклопедического комментария к каждой чуть заметной поэтической «мелочи», мы, если вдуматься, иной раз способны о чем-то интуитивно догадаться, даже, пожалуй, самостоятельно разобраться в том или ином произведении, но отсюда еще очень далеко до понимания подспудных истинных мотивов, двигающих художником, прикасающимся вслепую к вдохновляющему его на творческий акт иррациональному надличностному началу.

В качестве иллюстрации исследовательской манеры автора «Танатологического дискурса» из длинного ряда рассмотренных на страницах монографии поэтов и прозаиков от Карамзина и Пушкина до Рубцова и Самойлова (к сожалению, в издание не вошли публиковавшиеся ранее прекрасные статьи Дударевой о прозе Бориса Зайцева) выберу наиболее интересного для меня – Велимира Хлебникова. В гл. «2.5. Поиски Востока, или Апофатическая реальность в поэме В. Хлебникова «Шаман и Венера» подробно разбираются мотивы «двух противоположных начал, телесного (Венера) и мудрого духовного (шаман)», их сочетание в пространстве поэмы. Однако «стоит обратить внимание в данном случае не только на пространственные модели, – проницательно замечает Дударева, – но и на особый час, указать на время действия в произведении: «Он замолчал и, тих, курил,/ Смотря в вечернее пространство./ Любил убрать, что говорил,/ Он в равнодушия убранство». Венера уподобляется звезде, на что указывает семантика золотого цвета («золото и мел»), является в пещеру в пограничный час, ни днем, ни ночью: «Часы летели и бежали,/ Они в пещере были двое./ И тени бледные дрожали/ Вокруг вечернего покоя». Этими и другими меткими наблюдениями и сопоставлениями автор вводит ось времени в систему координат произведения, увлекает нас к вдруг распахнувшимся горизонтам разбираемого текста и там удаляет почву из-под тех (к их числу до знакомства с книгой принадлежал и я), кто видел в хлебниковском шедевре всего лишь шутку гения: «Конечно, можно, как это делают некоторые исследователи, отнести поэму к пародиям, Венеру воспринимать как куклу, заговорившую «типично кукольной речью». Но в основе поэмы лежит игра, которая носит космический состязательный характер и уподобляется агону, сакральной части мистерии, древней космической борьбе героя со своим антиподом…» Действительно, под таким расширенным углом зрения, или «углом сердца», как незадолго до смерти с укором нам, будущим читателям, выразился сам Хлебников, «Шаман и Венера» при всей неотменяемой ироничности, гротескности предстает произведением серьезным и более значительным.

26-15-12250.jpg
Марианна Дударева.
Танатологический дискурс
русской словесности конца
Нового времени. Введение
в апофатику культуры.– М.;
СПб.: Центр гуманитарных
инициатив, 2022. – 354 с.: ил.
К сожалению, именно здесь исследователь, увлекшись созерцанием хлебниковской игры, бликами его мифопоэтической мистерии, допустил досадную ошибку – единственную, впрочем, замеченную мною в книге. «Можно сказать, что эта поэма – о смерти, и никак иначе, как смертью, она не могла закончиться. Так тихо, неслышно произносят молитву, тем более Венера «напевает» и «лепечет» перед смертью шамана». Со стихией Света, солярной символикой также связан и образ шамана, который в последний миг своей жизни оборачивается лебедем и сравнивается со змеей…» Не знаю, может быть, где-то существует неизвестная мне редакция поэмы, в финале которой отсутствуют слова живого и здорового шамана (в тексте он фигурирует еще и как «могол»), вовсе не умирающего, конечно, а только миролюбиво прощающегося с покидающей его по зову Эллады Венерой (возвратиться на родину умоляет богиню загнавший самого себя до смерти посланец – лебедь). Процитирую финальные строки:

И, взором нежности лелеем,

Могол ей молвит: «Просим

Нас не забывать,

И этот камень дикий, как кровать,

Он благо заменял постели,

Когда с высокой ели

Насмешливо свистели

Златые свиристели».

И с благословляющей улыбкой

Она исчезает ласковой

ошибкой.

Ошибка эта, подчеркиваю, несколько портит впечатление от главы, а не от книги в целом.

В заключение напомню слова философа Якова Друскина о стадиях понимания – иерархии степеней проникновения исследователя в творческий универсум художника. Подробно описав первые три стадии, вот что Друскин говорит о четвертой: «Это тайна, данная каждому человеку, и как тайну ее можно открыть только скрывая и скрыть открывая». Будь я редактором Марианны Дударевой, обязательно включил бы в ее книгу эти слова, возникшие в моей памяти как послевкусие от прочитанного, в виде постскриптума где-нибудь между заключением, словарем терминов и библиографическим списком.


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Когда кумиры становятся коллегами

Когда кумиры становятся коллегами

Ирина Кулагина

Новый виток литературной мастерской Сергея Лукьяненко

1
2131
У меня к вам идеал!

У меня к вам идеал!

История о бороде и назидательное, но, возможно, где-то философское эссе

0
2092
Тоска по миру гармонии

Тоска по миру гармонии

Мария Бушуева

Автопортрет Бориса Кутенкова, перерастающий границы личного

0
815
В Бедламе нелюдей

В Бедламе нелюдей

Виктор Леонидов

Безумной была не Марина Цветаева, безумным было время

0
1188

Другие новости