Его творчество многим из нас помогло пережить распад СССР

Пикуль всегда был особенно популярен среди офицеров, прежде всего среди военных моряков, они считали его «своим»…  Фото с сайта www.museum-polar.ru

...Некоторое временное охлаждение в наших отношениях наступило тогда, когда я позволил себе некоторые осторожные критические замечания относительно его книги «Битва железных канцлеров» об Отто фон Бисмарке и Александре Михайловиче Горчакове. Мне казалось, что коллизии европейской политики того периода были сложнее описанных в этой книге. То же можно сказать и о личностях Бисмарка и Горчакова. Я понимал, что Бисмарку исторически «повезло» больше, чем Горчакову, так как ему довелось создавать единое германское государство, решать вопросы изменения системы мировой политики того времени. У Горчакова же были значительно более скромные возможности и более скромные задачи. Бисмарку в силу прерогатив германского канцлера довелось много заниматься и внутренней политикой. Горчаков же был практически только главой дипломатического ведомства.

Я и тогда считал, и сейчас считаю, что одной из крупнейших ошибок Горчакова (и императора Александра II) было то, что накануне Франко-прусской войны 1870–1871 годов Россия заняла позицию нейтралитета (благожелательного по отношению к Пруссии), что позволило возглавляемой Пруссией коалиции германских государств разгромить Францию. Это было связано с эмоционально понятным желанием как-то отомстить Франции за поражение Российской империи в Крымской войне 1853–1856 годов. В результате поражения Франции в войне 1870–1871 годов на западной границе России образовалась созданная «железом и кровью» Германская империя, что нарушило равновесие в Европе и в конечном итоге привело к Первой мировой войне с самыми трагическими последствиями прежде всего для России. Эмоции Александра II и Горчакова взяли верх над прагматическими геополитическими соображениями. Правда, поражение Франции дало возможность России отказаться от унизительных для великой державы положений Парижского трактата, запрещавшего нам после неудачной для России Крымской войны иметь военный флот на Черном море.

Нельзя не отметить, что Горчаков и Александр II в то же время смогли, используя свое дипломатическое искусство и демонстрацию военной силы на западе Российской империи, встать на пути бисмарковских планов по повторному разгрому Франции в 1875 году, когда в Берлине увидели, что Франция после поражения в войне с Пруссией-Германией в 1870–1871 годах возрождается быстрее, чем предполагалось.

* * *

В числе моих самых любимых произведений Пикуля – «Моонзунд». Я знал о сражениях за Моонзунд 1915 и 1917 годов с детских лет, прочитав о них в замечательной детской книге «Спутник пятнадцатилетнего капитана», подаренной мне отцом, офицером-фронтовиком, участником Парада Победы 1945 года Афанасием Михайловичем, когда мне было лет 12–13. В центре «Моонзунда» – действия эсминца «Новик» на Балтике в Первой мировой войне. Эсминец «Новик» был одним из моих самых досточтимых кораблей нашего флота. (В советское время «Новик» прошел глубокую модернизацию, носил имя «Яков Свердлов» и погиб при прорыве Балтфлота из Таллина в Кронштадт в 1941 году.) У меня имеется среди прочих редкое фото «Новика» из архивов Ленинградского военно-морского музея. На снимке этот эсминец проходит ходовые испытания в Финском заливе еще без установленных на нем орудий и торпедных аппаратов. (В этом же наборе фото, полученных мною в 1970-е годы, герой Моонзунда 1915 и 1917 годов линкор «Слава», а также упомянутый легкий крейсер «Аскольд».)

Фотографии кораблей были частью моего «гонорара» за выступления по военно-политическим проблемам международных отношений в военно-морской академии в Ленинграде перед слушателями и преподавателями. Этими лекциями я весьма гордился, ибо было мне в то время около 30 лет и я сравнительно недавно защитил кандидатскую диссертацию. В «кают-компании» академии был круглый стол, за которым обедали только адмиралы – профессора академии. Помнится, их было 10–12 человек. Мне не раз оказывалась честь участвовать в их трапезе за этим столом. Обсуждали за обедами в том числе творчество Пикуля и других советских писателей-маринистов. Мои собеседники были весьма и весьма образованными и начитанными офицерами, отменно вежливыми и доброжелательными в духе традиций российского и советского флота. Не могу не вспомнить, как офицеры военно-морской академии довольно детально знакомили меня с тем, как моделируются боевые действия флота в различных акваториях Мирового океана от стратегического до тактического уровня. Показали, как для этого применяются ЭВМ, используются различные бассейны для отработки тактики подводных лодок нашего ВМФ и наших противолодочных сил.

В каждой поездке в Ленинград для выступлений в военно-морской академии по моей просьбе мне организовывали индивидуальный поход в Военно-морской музей на стрелке Невы в здании бывшей биржи. Я мог беседовать с исключительно компетентными научными сотрудниками музея, знакомиться с содержавшимися в запасниках раритетами, обсуждать с работавшими в музее ветеранами Великой Отечественной войны те или иные эпизоды боевых действий на море, особенности различных кораблей советского ВМФ, смаковать нюансы истории нашего флота.

Значительно позднее, уже будучи первым заместителем министра обороны, я не раз посещал этот выдающийся музей. Мне нашли как-то в подвале музея и показали заводскую модель линкора «Советский Союз», который закладывался в предвоенные годы, но так и не был построен.

Вообще в помещении музея в здании бывшей биржи был какой-то особый, неповторимый дух любви и уважения к нашему ВМФ, к военным морякам. Боюсь, он был утрачен при перемещении музея в другое здание. Очень хочется надеяться, что модель линкора «Советский Союз» и многие другие раритеты этого музея не погибли при его переезде на новое место.

Возвращаясь к «Моонзунду», замечу, что в этом произведении, как и во многих других своих книгах, Пикуль, разумеется, выступал как сторонник советской власти. Но при этом он весьма достоверно и объективно описывал тех, кто отнюдь не считался героем в советское время. Это, например, в «Моонзунде» адмиралы Николай Оттович фон Эссен и Адриан Иванович Нелепин (зверски убитый в Кронштадте в 1917 году взбунтовавшимися матросами), не говоря уже о будущем «верховном правителе» Александре Васильевиче Колчаке, расстрелянном большевиками в Омске в 1919 году. Колчак у нас в то время изображался в сугубо негативном ключе, только как один из руководителей ненавистного Белого движения. В постсоветское время Колчака многие авторы, наоборот, идеализировали, забывая в том числе о жестокости колчаковцев по отношению к мирному населению и пленным красноармейцам.

Уже в современных условиях я узнал, что прообразом успешного командира «Новика» Гарольда Карловича фон Грампфа был капитан 2 ранга Михаил Андреевич Беренс. Именно под его командой произошел скоротечный (шестиминутный) победоносный бой «Новика» в августе 1915 года с двумя германскими эсминцами. За это Беренс был награжден Георгием 4-й степени и произведен в капитаны 1 ранга. В 1919 году, отставленный от службы, он выехал из Петрограда, добрался до Дальнего Востока, где присоединился к Колчаку и какое-то время уже после гибели Колчака был и.о. командующего морскими силами на Тихом океане. Потом Беренс добрался до Крыма, к Врангелю, где руководил боевой деятельностью флота белых на Азовском море. В 1920-е годы командовал Русской эскадрой, которая находилась во французской военно-морской базе Бизерта. Потом жил в бедности во Франции и Тунисе; умер и похоронен в Тунисе.

По инициативе моего доброго знакомого адмирала Игоря Владимировича Касатонова из России в Тунис была доставлена на российском крейсере надгробная плита, которая была установлена на могиле Беренса.

Брат Беренса Евгений Андреевич при советской власти в 1919–1920 годы был начальником Морского генерального штаба, затем командующим Морскими силами РСФСР. Благодаря созданию речных и озерных флотилий внес значительный вклад в победы красных над белыми. Был военно-морским атташе СССР в Великобритании, затем во Франции. Участвовал в переговорах по возвращению в Советский Союз кораблей Черноморской эскадры в Бизерте, которой командовал его брат. Умер в 1928 году.

Интересно было идти по следам романа Пикуля, читая изданные мемуары Гаральда Графа «На «Новике». Балтийский флот в войну и революцию» (СПб., Гангут, 1997. 2-е изд.). Издание очень хорошее, с большим количеством примечаний, сделанных с большим знанием дела и любовью к военно-морской проблематике. В этой книге в том числе представлен офицерский состав «Новика» за 1914–1917 годы, включая самого Гаральда Карловича Графа. Прямых заимствований из книги Графа у Пикуля я не обнаружил...

Думается, история с предательством и арестом командира «Новика» фон Дена в романе «Моонзунд» немыслима для флота Российской империи. Я пока не нашел ни в исторических исследованиях, ни в многочисленных переизданиях мемуаров сведений о том, что офицеры с немецкими (и вообще с неславянскими) фамилиями нарушали бы присягу, данную императору. В нашем обществе того времени были сильно подогретые пропагандой антинемецкие настроения, но были ли случаи измены со стороны лиц с немецкими фамилиями...

У Пикуля командир «Новика» фон Грампф, сменивший фон Дена, говорит Артеньеву: «Пусть будет что угодно, даже поражение, из которого мы вылезем на карачках, но... только не это. Революции хороши только в книжках... для дураков!» То есть у фон Грампфа явно предательское настроение.

Довольно видное место в «Моонзунде» занимает председатель Центробалта большевик Павел Ефимович Дыбенко. Дыбенко имел значительный опыт морской службы, в том числе в унтер-офицерском чине, принял непосредственное участие в подготовке Октябрьской революции, в разгоне Учредительного собрания в 1918 году. Побывал на многих командных сухопутных должностях в Красной армии во время Гражданской войны и после нее. Был награжден тремя орденами Красного знамени. Обвинен в участии в военно-фашистском заговоре и шпионаже в пользу США и расстрелян в 1938 году. Реабилитирован в 1956-м.

Не очень достоверно выглядит изображение Дыбенко как одного из основных руководителей битвы за Моонзунд сентября-октября 1917 года – наряду с командующим флотом Александром Владимировичем Развозовым. Уже в 1980-е годы мне доводилось от наших историков слышать довольно критические оценки в адрес Дыбенко как флотоводца. Унтер-офицер, даже самый даровитый, командовать флотом не мог по определению. Очевидно, что командовал флотом Развозов.

Развозов после второго ареста большевиками в 1919 году умер в больнице тюрьмы «Кресты» от аппендицита.

Непосредственно же обороной Моонзунда в качестве начальника Морских сил Рижского залива командовал адмирал Михаил Коронатович Бахирев. И современные историки-специалисты признают, что Бахирев, как и Развозов, командовал умело и мужественно. Весьма впечатляющим выглядит доступный сегодня всем интересующимся отчет Бахирева – «Отчет о действиях Морских сил Рижского залива 29 сентября – 7 октября 1917 г.», обстоятельный и очень грамотный. Бахирев отказался бежать в Финляндию после провала наступления Юденича на Петроград. После второго ареста был расстрелян в январе 1920 года.

В советское время всячески продвигался миф о руководящей роли руководимого большевиками Центробалта (сейчас известно, что в первый состав Центробалта входили 33 человека, из них 6 большевиков), председателем которого был избран Дыбенко. При этом фамилия Дыбенко до 1956 года, когда он был реабилитирован, не упоминается.

Не подчеркнуть роль Центробалта в этой книге Пикуль не мог; скорее всего «Моонзунд» тогда не стали бы публиковать.

Я многие годы находился под сильным впечатлением от битвы за Моонзунд в 1917 году, от романа «Моонзунд».

В середине 1980-х, отдыхая в Эстонии с женой Наташей и младшей дочкой Златой, я попросил кого-то из руководства Совета министров Эстонской ССР свозить нас на остров Сааремаа (Эзель), самый большой остров в этом районе Балтики. В этой поездке нас сопровождал Харольд Арнольдович Кыйв, отставной полковник Советской армии, отвечавший за гражданскую оборону республики, очень образованный и знающий человек. Его отец был родом с Сааремаа и был мобилизован с началом войны в Красную армию, попал в плен к немцам, из которого он вскоре как этнический эстонец был отпущен домой.

Валентин Саввич был выдающейся личностью, человеком, который заслужил глубокое уважение потомков.  Фото РИА Новости

А на месте я узнал, что, если не ошибаюсь, 121 человек из состава этой батареи погибли в ходе этих боев от взрыва, вызванного, как говорил нам Кыйв, небрежным обращением с орудийным порохом… Мы навестили братскую могилу этих солдат, над которой стоял мощный деревянный православный крест, покрашенный в шаровую краску. Могила и крест сохранялись самими эстонскими жителями – рыбаками Сааремаа (лютеранами, не православными) в идеальном порядке. Приехали мы и на другую сторону Сааремаа, где в Первую мировую был рейд Куйвисте, на котором в 1917 году находился «Новик» и другие эсминцы нашего Балтфлота.

Посетили мы и место, где в 1941 году была расположена 180-мм башенная четырехорудийная береговая батарея капитана Александра Моисеевича Стебеля, прославившаяся героическими и умелыми действиями против немецких кораблей и высадившихся на остров сухопутных войск. Кыйв смог нам рассказать и показать, что построена эта батарея была значительно более основательно, чем батарея 305-мм орудий, о которых речь идет в романе «Моонзунд». Стебель попал в плен к немцам и был ими замучен, отказавшись от сотрудничества с врагом. Тогда о Стебеле писалось еще мало. В современных условиях о его подвиге известно гораздо больше. По моему мнению, этот советский командир вполне заслуживает присвоения ему посмертно звания Героя России.

Харольд Арнольдович рассказывал нам и о 8-м эстонском корпусе РККА, который был сформирован в августе 1942 года В его составе было около 80% этнических эстонцев. Как пишут современные историки, сражался этот эстонский корпус хорошо в составе разных фронтов на завершающем этапе войны – на 2-м Прибалтийском фронте. Одна дивизия и шесть полков корпуса отмечены орденами СССР. За боевые заслуги был переименован 28 июня 1945 года в 41-й Гвардейский Эстонский Таллинский корпус. Корпус участвовал в моонзундской операции осени 1944 года, бывшей частью Прибалтийской стратегической операции. (Морскими силами этой операции командовал контр-адмирал Святов – отец моего сослуживца по Институту США и Канады АН СССР, хорошего товарища и соавтора капитана 1 ранга Георгия Ивановича Святова, прекрасного специалиста Советского ВМФ.) Кыйв рассказывал, что в какой-то период Эстонский корпус РККА вел ожесточенные бои против Эстонского легиона СС. Как говорил Кыйв, ни советские эстонцы, ни эти эсэсовцы в плен друг друга не брали. Это полузабытые моменты истории Советского Союза.

Легендарный эсминец «Новик». Фото первой трети XX века со страницы «Архив фотографий кораблей русского и советского ВМФ».

Пикуль всегда был особенно популярен среди офицеров, прежде всего среди военных моряков. Я много раз слышал, что они считали его «своим», человеком, который на деле знал военно-морскую службу в качестве юнги на эсминце Северного флота седьмого проекта («семерки») «Грозный» в годы Великой Отечественной войны. Этот факт биографии Пикуля был очень важен и для меня. Валентин Саввич немного рассказывал об этой службе. Говорил о том, насколько она была на Северном флоте тяжелой, требовавшей отдачи, высокой дисциплины. Говорил, что эсминцы-«семерки» были итальянского проекта (той же фирмы «Ансальдо», что и крейсер «Аскольд»), годного для Средиземного моря, но не очень подходящего для североатлантической волны Баренцева моря. Позднее я узнал, что этих кораблей было построено несколько десятков в рамках так называемой сталинской серии.

По мнению Пикуля, оставляла желать лучшего обитаемость этих эсминцев – великих морских тружеников войны с их героическими экипажами. Валентин Саввич рассказывал, что часто в кубриках по колено стояла забортная вода, нагревавшаяся от труб отопительной системы корабля. В результате кубрики были наполнены теплым паром. Много позднее у известного военного морского историка капитана 1 ранга Доценко я прочитал, что в 1942 году в Баренцевом море переломились на волне эсминец «Громкий» (6 мая 1942 года), а затем эсминец «Сокрушительный» (20 сентября 1942 года) (см.: Доценко В.Д. История военно-морского искусства. Флоты ХХ века. Т. II. Кн. 1. М.: Terra Fantastica; СПб.: ЭКСМО, 2003. С. 71–72).

Особая любовь к нашему Военно-морскому флоту, к его истории и отдельным личностям и кораблям сложилась у меня с детства благодаря во многом брату мамы Вадиму Владимировичу Чудову, блестящему советскому флотскому командиру – катернику и морпеху Великой Отечественной, прославившемуся многими отчаянно смелыми и высокопрофессиональными деяниями, о которых много писали и в военные, и в послевоенные годы.

К Пикулю у дяди Вадима было позитивное отношение, но не восторженное, как у многих других моряков. Вадим Владимирович оставался верен своей любви к таким блестящим писателям-маринистам, как Леонид Сергеевич Соболев и Сергей Адамович Колбасьев, получившим высшее военно-морское образование еще в дореволюционной России в Морском кадетском корпусе, где после революции размещалась ВВМУ им. М.В. Фрунзе. (Сам дядя Вадим окончил прямо перед войной ВВМУ им. С.О. Нахимова в Севастополе.) В постсоветское время училище им. Фрунзе получило другое название. Где-то в начале 2000-х мне довелось наконец там побывать и выступить перед курсантами. Незабываемое впечатление от посещения этого легендарного места! Я тоже очень ценил и ценю и Соболева, и Колбасьева, но не противопоставляю их Пикулю. Всех троих отличала безграничная любовь к нашему флоту, тонкое знание и понимание его, преданность отечественным военно-морским традициям.

С Соболевым я очень хотел познакомиться, но не довелось, хотя дядя Вадим «приятельствовал» с ним одно время, несмотря на то что писатель был на поколение старше его. «Капитальный ремонт» Соболева в моих глазах – одно из лучших произведений советской литературы. (Я не сразу обратил внимание на то, что Соболев в этом романе под «капитальным ремонтом» подразумевал обновление России. По моему мнению, само понятие «капитальный ремонт» не означает сверхрадикальную ломку государственной машины, социальных отношений, сверхмощного удара по русской православной церкви и другим российским традиционным конфессиям, которые были произведены в годы советской власти.) Роман этот остался незавершенным. По мнению дяди Вадима, здесь на Соболева подействовали трагические события 1937–1938 годов, когда было уничтожено большое число советских военно-морских командующих и командиров, многие из которых были офицерами и гардемаринами до революции, как герои «Капитального ремонта». Дядя Вадим говорил, что оба брата Левитины – главные герои этого романа – должны были стать в завершающей стадии романа видными советскими флотоводцами...

Шедеврами являются и небольшие рассказы Соболева, полные истинного военно-морского юмора, особенно капитана 2 ранга Кирдяги. В духе этих рассказов мне нередко вспоминаются юмористические истории моего замечательного товарища и соратника по службе в Министерстве обороны адмирала Валерия Васильевича Гришанова, заместителя главкома ВМФ в 1990-е годы. Он рассказывал их в основном во время наших полетов на флоты и верфи.

Дядя Вадим как-то в конце 1960-х годов привел меня на встречу писателей-маринистов в Центральный дом литератора (ЦДЛ) в Москве. (Сам он несколько раз примерялся к тому, чтобы стать писателем, но перевешивало желание писать научные труды по вопросам навигации.) Соболев в этой встрече не участвовал. Вел эту встречу Константин Бадигин, Герой Советского Союза, капитан дальнего плавания, прекрасный гражданский писатель-маринист… Запомнилось, как он критиковал присутствовавших на этой встрече писателей в столь любимой мною военно-морской форме за то, что они пишут неинтересно, не дают читателю представления о современном советском ВМФ. В кулуарах, покуривая, эти военно-морские офицеры потом жаловались, что Бадигин совсем не понимает, что такое военная субординация и как трудно им писать о делах современного флота, маневрируя между сверхжесткими требованиями секретности и идеологическими установками флотских политорганов и Главпура (Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота). Идеологические установки, исходившие от ЦК КПСС, не позволяли военным морякам писать и о многих страницах истории отечественного флота. Секретность тогда во всех военных делах была умопомрачительная, доведенная до полного абсурда, вредившая и делу настоящего патриотического воспитания.

Пикуль, к счастью, такими идеологическими ограничениями связан был в гораздо меньшей мере. Но он и не пытался писать о современном военном флоте СССР, хотя многое знал о его реальной жизни из общения с действующими офицерами нашего ВМФ.

Он также практически не пытался писать о нашем флоте в период Великой Отечественной войны. Пикуль объяснял мне это крайней скудностью доступных материалов и «лакировкой» многих событиях этой войны, о реальностях которых он знал от делившихся с ним офицеров нашего ВМФ – участников ВОВ. Исключение составляет, видимо, полная трагизма и героики книга «Реквием каравану РФ-17».

Я много раз перечитывал повести Колбасьева, объединенные в сборник «Поворот все вдруг» (переизданный в конце 1950-х годов), где показан мучительный процесс крушения старого императорского флота и зарождения советского флота, личные судьбы морских офицеров, ставших командирами красного флота. Многие из них, как известно, в последующие годы были изгнаны из флота, а значительная часть была репрессирована, как это случилось с Колбасьевым, который верой и правдой работал на благо Советского Союза.

Я думаю, что и Соболев, и Колбасьев превосходили Пикуля прежде всего отточенностью стиля, пониманием духа российских морских офицеров – выпускников Морского кадетского корпуса. Но Пикуль вышел далеко за пределы морской тематики. Он смело вторгался в самые различные сферы не только военной истории вообще, но и международной политики, государственного управления, даже разведки. И это вторжение в целом дало весьма значительные результаты, которые не утратили своего значения и в наше время.

* * *

По договоренности с Валентином Саввичем я старался быстро приобрести ему некоторые выходившие в Москве книги, которые по тем временам могли до Риги и не дойти. Помню, он меня благодарил в одном из своих писем за книгу по геральдике. А он мне дарил некоторые книги из своей богатейшей библиотеки.

Его подарок – уникальная трехтомная «История Гражданской войны» выпуска конца 1920-х – начала 1930-х годов, большинство авторов которой были расстреляны в 1937–1938 годах. Мне до сих пор еще не удалось ознакомиться ни с одним другим экземпляром этого произведения – видимо, экземпляры его были практически полностью уничтожены в годы репрессий. В этой «Истории Гражданской войны» присутствуют ценнейшие данные и оценки относительно событий Гражданской войны, которые не введены в научный оборот и по сей день.

Пикуль подарил мне как-то очень редкое посмертное четырехтомное издание произведений Толстого в Нью-Йорке в 1910 году на русском языке под редакцией Владимира Григорьевича Черткова, одного из лидеров толстовского движения, очень близкого для Льва Николаевича человека. Направляя бандеролью этот четырехтомник, Пикуль писал мне: «Давно лежит у меня оригинальное издание Льва Толстого – чертковское, взятое мною не ради интереса к автору, а лишь ради уникальности издания. Посылаю его Вам в двух бандеролях, буду рад, если оно Вам приглянется». Очень даже приглянулось. До сих пор оно занимает почетное место среди читаемых книг в моей библиотеке.

Запомнилась мне и подаренная Валентином Саввичем книга воспоминаний активного участника Гражданской войны Панферова «На соглашательских фронтах 1920–1921 гг. в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке». Она была издана где-то в начале 1920-х годов, когда цензурные условия публикации таких материалов были совершенно иными, свободными по сравнению с теми, которые возникли после середины 1930-х. В ней очень рельефно показано, что для красных и белых далеко не всегда были только ожесточенные бои; в ней нередко присутствовали и переговоры, и договоренности, взаимные компромиссы. Но в последующие годы обо всем этом постарались забыть. Эта сторона нашей Гражданской войны до сих пор освещена, на мой взгляд, слабо.

* * *

Как-то в новой рижской квартире Пикуля я обратил внимание на репродукцию картины прекрасного русского художника-баталиста Николая Семеновича Самокиша. На этой картине изображены оставшиеся в живых кавалергарды после своей знаменитой атаки под Аустерлицем, когда они спасали своих товарищей по оружию (гвардейские Семеновский и Преображенский полки) и честь русской армии, потерпевшей там, как известно, вместе со своими австрийскими союзниками тяжелое поражение от Наполеона. Картина эта была написана Самокишем по мотивам одного из самых сильных батальных эпизодов из «Войны и мира» русского гения Льва Николаевича Толстого, очень тонко и глубоко понимавшего суть военного подвига. (Где-то в начале 2000-х годов я просматривал переиздание официальной истории кавалергардского полка и обнаружил, что эта атака там описывается несколько по-иному. Мне эта репродукция очень запомнилась… Гораздо позднее я познакомился с оригиналом этой картины. А мои сослуживцы по Минобороны РФ подарили мне на один из дней рождения ее копию, выполненную в студии военных художников имени Грекова.)

* * *

Мне до сих пор непонятно, почему Виктор Конецкий, друг Пикуля, на много лет переживший Валентина Саввича, в своей «Ненаписанной автобиографии» привел слова Довлатова о том, что Пикуль (входивший в послевоенное Центральное литературное объединение в Ленинграде) был-де «кумир советского мещанства». Такое определение в мещанстве поклонников Пикуля полностью безосновательно. По сути, это обвинение в мещанстве, выдвинутое большому числу советских и российских офицеров-патриотов, почитателей Пикуля, верно служащих своей Родине, готовых жертвовать ради нее своими жизнями, здоровьем, благополучием. Да и в отношении многих невоенных людей, полюбивших произведения Валентина Саввича, такое обвинение несправедливо. Ведь Пикуль учил их верности долгу, присяге, особой офицерской чести, и это находило отклик у читателей разных поколений, разных занятий в жизни. Уверен, что этот писатель своим творчеством усиливал патриотизм читавших его произведения, в том числе знакомя их с героями своих романов и повестей, рассказывая им о том или ином периоде истории отечества, оценивая их со своих, безусловно, патриотических позиций. Скажу больше. По-моему, его творчество многим из нас помогло пережить тяжелейшую травму распада СССР – государства, которому мы присягали на верность… Это было связано с тем, что Пикулю была свойственна идея своего рода сквозного патриотизма, чувства любви к своей Родине независимо от того, в каком положении она находится, независимо от общественного строя, системы власти и конкретных руководителей.

Пикуль творил тогда, когда, с одной стороны, вырос образовательный уровень советских людей, увеличились их запросы на познание отечественной и мировой истории; с другой стороны, этим запросам не соответствовали ни масштабы, ни глубина подавляющей части научных работ и научной публицистики. Это и был золотой период для Валентина Саввича, смело и даже лихо взявшегося за многие события и периоды истории.

Думаю, что Валентин Саввич был выдающейся личностью, человеком, который заслужил глубокое уважение потомков. Рад тому, что его книги по-прежнему переиздаются и читаются…