Немещанская канарейка и буржуазный Врубель

Широки границы искусства, порой даже слишком… Фото Евгения Никитина

Почти одновременно вышли две книги, посвященные замечательному исследователю-марксисту, что удивительно: ведь марксизм в нынешней России крайне непопулярен. В свое время нас им (вернее, не им, а абстрактной псевдомарксистской риторикой) перекормили. Первая книга – это стенограммы знаменитых лекций Михаила Александровича Лифшица (1905–1983) по теории искусства, читавшихся в ИФЛИ (Московском институте философии, литературы и истории) в 1940 году (часть стенограмм опубликована в 2015-м). А вторая – книга Виктора Арсланова и Алексея Лагурева о жизни философа. Причем ее подзаголовок «Человек идеи», на мой взгляд, несколько сужает горизонт повествования. Лифшиц в этой умной и насыщенной фактами книге представлен почти исключительно как мыслитель, а ведь он был многогранной артистической личностью, явился из провинции в Москву с серьгой в ухе, как наиболее крутые персонажи портретов Рембрандта, учился живописи и преподавал в знаменитом ВХУТЕМАСе. Хотелось бы более всесторонне узнать об этой необычной и парадоксальной личности, лекциями которого восхищались и его талантливые ученицы – искусствовед Нина Дмитриева и переводчик Лилианна Лунгина, и философ Григорий Померанц, и поэт, главный редактор одного из ведущих в годы оттепели журналов – «Новый мир», Александр Твардовский. Да и причины его «разлада» с яркой и свободолюбивой творческой интеллигенцией в конце 60-х хотелось бы увидеть более объективно и взвешенно, без продолжения ожесточенной полемики на стороне героя повествования. Та же Нина Дмитриева (в архиве Лифшица хранятся три ее удивительных письма) вовсе от него не «отвернулась», что ясно уже из ее последнего письма и эссе-размышления об учителе, написанном через много лет после его смерти. Хотя оставалось и недоумение, и непонимание его позиции по отношению к модернизму. Но все это будет уже гораздо позже чтения лекций.

Сам Михаил Александрович сравнивал свою преподавательскую деятельность с сократовскими беседами – настолько неожиданные, острые, часто нерешенные (а возможно, и нерешаемые) вопросы он в них ставил.

И эти лекции, к чтению которых я приступала с некоторой боязнью скуки и архаики, и теперь не разочаровывают! Напротив, они в наши дни многое проясняют в кризисной и даже тупиковой, на мой взгляд, общемировой ситуации с культурой и искусством. В «Послесловии» ученик и последователь Лифшица Виктор Арсланов подчеркивает, что сам философ считал их, «может быть, лучшим, что ему удалось создать». По Арсланову, это «глубокое введение в онтогносеологию и «теорию тождеств». Но не дадим себя запугать учеными словами, ведь предназначались лекции вовсе не для узких специалистов-философов. И недаром в них вслушивалась вся Москва, дружно сбегавшаяся на выступления молодого красавца преподавателя по какой-то там теории искусства. Разве это интересно, в особенности в предвоенные годы – годы жестоких политических процессов и расправ с любым инакомыслием? Оказалось, что интересно, причем не только в то время, но и до сих пор.

Михаил Лифшиц. Лекции по теории искусства. ИФЛИ 1940. Стенограммы лекций по курсу «Введение в советское искусствоведение».– СПб.: Владимир Даль, 2021. – 352 с.

Атмосферой тогдашней живой жизни пронизаны и его лекции, где он отвечает на реплики студентов, пересказывает статью из свежей газеты или блистательно шутит, вызывая общий смех (в стенограммах «смех» – постоянная ремарка). В развернутых и необычайно интересных комментариях к лекциям, подготовленных Анатолием Ботвиным, есть кусок, где Лифшиц рассказывает, как он в молодости учился «лекционному искусству» у одного из преподавателей: «Не без его примера я выработал в себе привычку смело идти навстречу острым вопросам, которые могли быть поставлены слушателями». И ведь до сих пор ощутима эта небывалая, сократическая острота, заставляющая студентов вздрагивать, стряхивая привычную лекционную полудрему, и внимательнейшим образом вслушиваться и вдумываться. Лекции распахивали перед плохо одетыми парнишками и девчонками изолированной от заграницы Советской России огромный мир мировой культуры. Звучали имена Гете, Гейне, Шпенглера, Вельфлина, Дидро, Золя, Лафарга, Луначарского... И даже «дедушка» Калинин, уместно процитированный, вносил нечто свое в это скрещение идей, мнений, точек зрения. Но Лифшиц был вовсе не всеяден. Он выстраивал некую концепцию «творческого марксизма», которая давала ориентиры в мире философии, культуры и искусства. Тут шла в ход отточеннейшая диалектика, которой лектор блистательно владел.

Лифшиц последовательно боролся с любыми «односторонностями», призывая к их синтезу, причем вариантов подобного синтеза было множество, включая и «ложный», не приводящий к подлинно новому. Послереволюционный пыл звал многих деятелей искусства сбрасывать с корабля современности все старое, делать все «не так». Лектор с иронией относится к такому однобокому, нигилистическому искусству, где «земля дыбом» и, положим, в музыке возникает «симфония гудков», исполненная на Октябрьские праздники московскими фабричными трубами. Звучит это весьма курьезно и напоминает современные экзерсисы, направленные исключительно на «новенькое», интересное лишь своей новизной. Акула в формалине, проданная за 12 миллионов долларов, – чем не нынешняя «симфония гудков»? Но не годится и противоположная крайность – отживший и выдохшийся академизм (вроде некоторых до жути архаических мероприятий нынешней Академии художеств) или засилье банальности, какой-нибудь «ресторанной» музыки. (В примечаниях возникает блистательный пример из «Мастера и Маргариты» Булгакова, где изо всех щелей вылезает простенький фокстрот «Аллилуйя».) Какие, однако, невероятные переклички с современностью! Во всех этих случаях не хватает понимания «абсолюта» мировой культуры, который противостоит засилью подобной однобокости, задает искусству истинную мерку.

Виктор Арсланов, Алексей Лагурев. Михаил Лифшиц.– СПб.: Умозрение, 2021. – 256 с. (Человек идеи).

Лифшиц борется с вульгарно-социологическим представлением об отсутствии в марксизме каких-либо авторитетов. А мне тут же припомнилась выставка 90-х годов, где гротесково высмеивались, «свергались с пьедестала» все прежние кумиры и герои. Какой-нибудь географ Кук, пострадавший от туземцев, сам был представлен скульптурным чудовищем с огромными зубами. Какая разница, кто там кого скушал! Современная американская «борьба со статуями» достославных президентов, кажется, из той же серии вульгарно-социологических подмен.

В лекциях Михаил Александрович спорит с «объективизмом» и вульгарным социологизмом в художественных подходах к искусству, когда и прекрасные, и посредственные произведения стоят в одном ряду. Лектор настаивает на приоритете художественной ценности. До прихода Лифшица в Третьяковку там организовали «марксистскую» экспозицию, где «рядом с гениальными творениями была вывешена всякая дрянь на том основании, что и то и другое – продукты одной исторической эпохи…». Сотрудница Третьяковки Татьяна Коваленская пишет в своих воспоминаниях о Лифшице, что ей надо было повесить перед картинами Врубеля табличку, интересы какого буржуазного слоя он выражал. Это безобразие прекратилось с приходом Михаила Александровича. Не кажется ли вам, господа и дамы, что мешки с мусором или арт-объекты, созданные в результате взрывов пороха, в музеях, где хранятся произведения мировой культуры, очень сильно понижают художественную планку? Да и вообще уже как-то выпрыгивают за пределы искусства – по крайней мере живописно-пластического? А закончил лектор свой курс, перефразировав знаменитое выражение из «Этики» Спинозы: необходимо не только понимать (как считал Спиноза), но и «плакать и смеяться», разбирая произведение «с точки зрения его ценности, его истинного и ложного содержания». Не знаю, насколько это марксизм, но в любом случае ко многому, сказанному на давних лекциях Лифшица, неплохо бы прислушаться.