Чехов-отец и Рембо-сын

Чехов внимательно относился к декадентской молодежи и в своих произведениях не спешил ее осуждать.  Иосиф Браз. Портрет писателя Антона Павловича Чехова. 1898. ГТГ

Самое известное стихотворение Рембо – сонет «Гласные», написанный в 17 лет, с черной A, белой E, красной I, зеленой U, синей O. Он был опубликован в 1883 году в журнале «Лютеция». А вот рассказ Чехова «Дома», 1887 года. «Из ежедневных наблюдений над сыном прокурор убедился, что у детей, как у дикарей, свои художественные воззрения и требования своеобразные, недоступные пониманию взрослых. При внимательном наблюдении, взрослому Сережа мог показаться ненормальным. Он находил возможным и разумным рисовать людей выше домов, передавать карандашом, кроме предметов, и свои ощущения. Так, звуки оркестра он изображал в виде сферических, дымчатых пятен, свист – в виде спиральной нити... В его понятии звук тесно соприкасался с формой и цветом, так что, раскрашивая буквы, он всякий раз неизменно звук Л красил в желтый цвет, М – в красный, А – в черный и т.д.»

Сразу заметим, Чехов не мог знать тогда о сонете Рембо. Публикации, связанные с поэтом, стали появляться в России только после его смерти, в 1891 году. «Гласные» были впервые переведены на русский в 1894 году. Но и даже тогда вряд ли Чехов узнал имя Рембо, первые лет 50 его не выделяли среди французских символистов и ставили Верлена гораздо выше. И только значительно позже пришло осознание, что Рембо стоит сразу за Бодлером. По-французски Чехов не читал, тем паче малотиражный левоэстетский журнальчик. Так что к цветному описанию букв и звуков русский писатель пришел совершенно самостоятельно.

О сонете Рембо поэты, литературоведы, философы, психологи спорят уже более 130 лет, выдвигая гипотезы, одна сногсшибательнее другой. Для Чехова же с его ясным и трезвым умом все просто и ясно – особенность ребячьей психики:

«Евгений Петрович сел за стол и потянул к себе один из рисунков Сережи. На этом рисунке был изображен дом с кривой крышей и с дымом, который, как молния, зигзагами шел из труб до самого края четвертухи; возле дома стоял солдат с точками вместо глаз и со штыком, похожим на цифру 4.

– Человек не может быть выше дома, – сказал прокурор. – Погляди: у тебя крыша приходится по плечо солдату.

Сережа полез на его колени и долго двигался, чтобы усесться поудобней.

– Нет, папа! – сказал он, посмотрев на свой рисунок. – Если ты нарисуешь солдата маленьким, то у него не будет видно глаз.

Нужно ли было оспаривать его?

«У него свое течение мыслей! – думал прокурор. – У него в голове свой мирок, и он по-своему знает, что важно и неважно. Чтобы овладеть его вниманием и сознанием, недостаточно подтасовываться под его язык, но нужно также уметь и мыслить на его манер».

Отношение Чехова к ребячествам символистов – отношение старшего к младшим. Напомним, что основной корпус стихотворений Рембо написал между 15 и 17 годами, а к 20 и вовсе забросил стихи. Для Чехова шалости Рембо, узнай он о них, – те же плоды подростковой психологии, которые можно понять, ставя себя на место ребенка. Алексей Ремизов, единственный из русских литераторов и художников, обративший внимание на рассказ, ничего в нем не понял, приписав нелюбимому им Чехову неприятие отклонения от нормы, и что писатель-де считал детские рисунки «чепухой». А ведь «Дома» – это одновременно глубочайшее проникновение не только в детскую психику, но и в тайны творчества. Чехов разбирает весь будущий авангард с его и скрябинской синестезией и прочими новомодными синтезами цвета, звука, слова.

Поразительно, что и у Рембо и у Чехова «А» (единственная буква, упоминаемая обоими) – черная. Чем же объясняется такое совпадение? Положа руку на сердце, скажем, что скорее всего за ним ничего не стоит, но если уж поиграть в догадки, то выдвинем гипотезу, что и в латинице и в кириллице «А» расположена первой в алфавите и, следовательно, может считаться «прабуквой», буквой всех букв. А главный признак печатной буквы – типографская краска, которая практически всегда черная. Да и чернила, которыми выводятся рукописные, также черные.

О русских коллегах Рембо Чехов отзывался не так снисходительно: «Жулики они, а не декаденты! Гнилым товаром торгуют... Религия, мистика и всякая чертовщина!.. Это все они нарочно придумали, чтобы публику морочить. Вы им не верьте. И ноги у них вовсе не «бледные», а такие же, как у всех, – волосатые». Бунин же добавлял:

«Мне Чехов говорил о декадентах несколько иначе, чем Тихонову, – не только как о жуликах:

– Какие они декаденты! – говорил он, – они здоровеннейшие мужики, их бы в арестантские роты отдать…»

Рембо был трудным подростком – убегал из дома, вращался в богемных кругах, попирал нравственность, законы божеские и человеческие. Чехов внимательно относился к декадентской молодежи и в своих произведениях не спешил ее осуждать: вспомним Треплева из «Чайки», можно добавить студента Петю Трофимова – не декадента, но тоже «нового человека». И отметим, что лучшая символистская пьеса была написана не Метерлинком и не Блоком, а Чеховым – «Люди, львы, орлы и куропатки», так что в дух декаданса он проник очень глубоко, и посмеиваясь, и поругивая, с одной стороны, и пытаясь понять – с другой.

Рембо, бросив поэзию, отправился в путешествия по миру, надолго задержавшись в Африке. Думается, Чехов, узнай о нем, одобрил бы такой шаг. Как раз осенью 1888 года, когда до Европы стали доходить первые слухи о том, где же находится пропавший поэт, он написал некролог русскому путешественнику Николаю Пржевальскому – едва ли не единственный таковой в его творчестве, восторженный панегирик путешественникам: « Недаром Пржевальского, Миклуху-Маклая и Ливингстона знает каждый школьник и недаром по тем путям, где проходили они, народы составляют о них легенды. Изнеженный десятилетний мальчик-гимназист мечтает бежать в Америку или Африку совершать подвиги – это шалость, но не простая… В наше больное время, когда европейскими обществами обуяли лень, скука жизни и неверие… подвижники нужны, как солнце… смысл их жизни, подвиги, цели и нравственная физиономия доступны пониманию даже ребенка. Всегда так было, что чем ближе человек стоит к истине, тем он проще и понятнее (гениальный афоризм. – М.А.). Понятно, чего ради Пржевальский лучшие годы своей жизни провел в Центральной Азии, понятен смысл тех опасностей и лишений, каким он подвергал себя».

Чехов сам совершил такой подвиг, отправившись на Сахалин. И когда он возвращался с острова через Индийский океан, и пароход входил в Красное море, их пути с Рембо максимально сблизились – тот находился неподалеку, в Эфиопии. Хотелось бы представить красивую сцену – Рембо на африканском берегу смотрит на проплывающий пароход, на котором находится Чехов. Но, увы, такого не случилось. Смертельно больной поэт только через несколько месяцев вышел к океану, чтобы отправиться в свой последний путь во Францию. Впрочем, и Чехов уже тогда харкал кровью…