Мы все находимся на пути к своей Итаке

Одиссей возвратился, пространством и временем полный... Жан Огюст Доминик Энгр. Одиссей.1850. Музей изобразительных искусств, Лион

Поэтому так важно нам, литераторам, собираться и откровенно говорить, спорить о самых насущных вопросах современной жизни и культуры. Не отвергая с порога другие убеждения, если видишь, что они действительно убеждения, не тонкие или откровенные расчеты. По профессии мы все братья, пусть и троюродные; идейная же однородность существует только в кремлевских фантазиях и на кладбище.

Писатель перестал быть не только властителем дум, но вообще потерял сколько-нибудь авторитетное имя среди еще читающего люда. России сегодня не до литературы, и это вполне можно понять. Люди, включая служивую интеллигенцию, большей частью заняты выживанием, и только небольшие группы сочувствующих слову, как правило, молодого возраста и послесоветского образа жизни, кучкуются вокруг доморощенных групповых объединений, всякого рода интернет-сайтов многочисленных не только известных, но и маленьких, отчасти загадочных, литературных премий, рассыпанных по огромной стране, как горох по скатерти. Писательство буквально на наших глазах перестало быть профессией, превратившись в романтическое, легко доступное хобби или в бизнес в совершенно прагматическом, денежном изводе.

Разумеется, сказанное вовсе не означает, что у нас нет талантливых писателей, поэтов, литературоведов. Есть, куда же без них? Есть и одинокие просветители вроде Чудаковой, Чупринина и Волгина, да только я толкую не об этом. Искусство не может жить прошлым, а зерна будущего им не посеяны. Оно не знает, где Россия и куда течет ее историческое время.

Вот тут бы и собраться всем миром и учредить профессиональную дискуссионную трибуну. С участием настоящих, безусловно одаренных авторов, писателей, ученых, политиков. С широким выходом в СМИ и на телеэкран. Что строим, господа, куда идем, что оставим детям и внукам? Но нет! 3атыкают рот или имитируют свободомыслие, и оттого фантазии Владимира Сорокина вдруг становятся весьма актуальными и провидческими.

Надоели оговорки, когда придаточное предложение отрицает главное. Плохо не то, что у нас нет настоящих представительских учреждений, а то, что у нас вообще есть Дума как ширма народовластия. Это плохо. Честнее просто сказать, что демократия у нас разве только пару раз ночевала. Словарь жизни, наименования теряют присущий им смысл, и мы привыкаем к этому. Это и о литературе, о творцах слова и об ответственности за него.

Я не призываю к революции и сам порой предпочитаю, к стыду своему, наркоз молчания в ответ на угрызение так называемой гражданской совести. Еще и еще раз повторю точные слова, сказанные когда-то Бисмарком, словно в утешение нашему литературному брату: «Всю правду сказать невозможно, но все сказанное тобой должно быть правдой».

Сложнее с правдой художественной. Отечественный литературный постмодернизм, дав миру по крайней мере три значительные книги («Школа для дураков» Саши Соколова, «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева, «Пушкинский Дом» Андрея Битова), давно превратился в историческое переживание, скончался, условно говоря, вместе с умным и изобретательным творцом актуальных литературно-художественных практик Дмитрием Александровичем Приговым. Наследники собирают черепки былых побед. Ироническое снижение всего и вся, дробление мира на мелкие шелестящие, философско-шутовские фрагменты хороши для настройки, для игры в преддверии чаемой и так необходимой цельности в свободе. Не случайно в молодой литературной среде не так давно пошли толки о «новой искренности», о «новом реализме», где само застенчивое определение перед существительным (как и «суверенная» демократия) безукоризненно свидетельствует о крайнем дефиците определяемого, самого объекта рассуждений.

Когда думаешь о будущем, трудно не поддаться оракульской практике. Но прогнозы редко сбываются, пожалуй, только у больших поэтов, да и то по поводу собственной судьбы. Все же рискну вновь повторить вслед за Мандельштамом: «Одиссей возвратился, пространством и временем полный». Мы все, и мир и люди, как бы находимся на пути к своей Итаке, к Дому с большой буквы, к идеалу, и нам надо стараться мыслить свою жизнь и жизнь вокруг в контексте общемирового существования. Не просто здесь и сейчас, а там, где Бог, где космос. Скажут, пафосно, утопично, но я вполне трезво отвечу, что за такую утопию не жалко положить жизнь. И я верю, что большая национальная литература обязательно возвратится, рано или поздно, полная временем, пространством, голосами и лицами, человеческими трагедиями и праздниками, образами, прикоснувшимися к вечности. Иначе какой смысл, господа? Какой?