Праведник литературы

Литература составляла главную часть жизни Вестера.  Фото Евгения Цукермана

Мы с женой недавно думали: кем он был для нас, какую роль играл, почему так больно? Вроде и виделись редко… Наверное, потому, что он был старшим, даже не по возрасту – по опыту, отношению к жизни, к людям. Мог чего-то не заметить, от чего-то отшутиться, на что-то улыбнуться: а, перестань… А на что-то, наоборот, твердо сказать: нет, так нельзя, он (она, они) что, совсем уже?

Недалеко от метро «Киевская», где тогда жило издательство «Зебра», было кафе «Глаза», мы там сидели в 2006 году, когда вышла моя первая книга. Вестер выловил ее из издательского самотека. Сейчас там, кажется, салон красоты, а где была летняя терраса – пустой широкий тротуар. На нем хорошо кататься на велосипеде.

Поминки были устроены в Парке культуры в конце августа, когда эпидемия спала, в хороший погожий день, в кафе у пруда с китайскими уточками, которое он почему-то очень любил. Я опоздал, идти не хотелось – не хотелось признавать, куда я иду. Шел медленно вдоль реки. Отдыхающих было много, симпатичные девочки каталась на роликах и скейтах, на скамейках сидели обнимающиеся парочки. В какой-то момент поймал себя на мысли, что думаю о встрече с ним, и тут же мысленно ахнул: а встречи-то не будет! Даже приостановился. Подумал, что срочно нужна какая то философия, только она принесет утешение, как говорил Боэций…

Где-то за год до его ухода он позвал меня на одно литературное мероприятие. В перерыве между действами, выпив по паре рюмок казенного белого вина, мы стояли во дворе Чеховской библиотеки. Он курил. И вдруг сказал, кивая на окна соседнего дома: «Здесь я жил в детстве. В большой коммуналке на пятом этаже. С мамой». Это было неожиданно и странно, немолодой человек говорит «в детстве, с мамой»… Я знал, что он родился в центре, но все время нашего знакомства и задолго до него жил на окраине – в Беляеве, как многие бывшие жители московских коммуналок центра. Я его как-то там себе и представлял. Перерыв закончился, заведующая библиотекой Лена Пахомова позвала внутрь. Он затушил сигарету: надо идти. И пошел. Он любил всякие литературные собрания и часто на них ходил, в отличие от меня. А я немного постоял, посмотрел на двор, на окна и попытался представить, какая была жизнь в этом дворе году в 1959-м, когда ему было 9–10 лет, самый мальчишеский возраст. Сначала не получилось, но потом представил. Веселая была жизнь, хоть и бедная. Открытая, с надеждами – ведь это была оттепель, самое ее начало… А сейчас очередной застой, возможно, его конец.

Я шел вдоль одного из прудов и вдруг подумал: что было главным в его жизни? Ответ пришел мгновенно – литература. Он любил сына, женщин, путешествия, как многие, последние годы нуждался в деньгах, злился на политику, часто ходил со своими друзьями, такими же шестидесятниками, как он, на протестные митинги, все говорил: «Ох, какие «они» дураки»… Потом, году в 2017-м, когда увидел вместо знакомых лиц интеллигенции молодежь, сначала растерялся, потом обрадовался. Сказал: вот они смогут. Ворчал на меня за мою аполитичность: почему ты почти не ходишь?.. Но это все было не главным. Главным, точнее главной – была она, литература. Даже так: Литература. Он ее искренне любил, она была главным делом его жизни. Нельзя сказать, что эта любовь была совсем безответной. Как редактор он издал много превосходных книг, чего стоят «Тетради жизни» Тонино Гуэрры, воспоминания Золотухина, Янковского, лекции Паолы Волковой, книги Аллы Демидовой, особенно ее «Письма к Тому» – это вообще незамеченный шедевр. Но его успехи как литератора были скромнее, хотя книг вышло немало, я навскидку насчитал семь. По сравнению с временами его молодости, 1970–1980-х годов, семь книг – это оглушительный успех, но сейчас все устроено несколько иначе. Книги мало, нужен шум, внимание критики, участие в премиальных забегах, иногда личное знакомство с критиками – это все нужно уметь. А он не умел, или не хотел, или и то и другое. Поэтому оставался в тени. Но я ни разу не слышал, чтобы он жаловался или злился. Продолжал спокойно отправлять каждую новую книгу в оргкомитеты премий.

Но я думаю, что, несмотря на изменившиеся правила игры, где-то внутри литературы серьезно ничего не изменилось. Хорошая книга рано или поздно выплывет на свет, вспомните несколько лауреатов, например, «Русского Букера» 10-летней давности. Аксенов, еще тот молодой человек, Гуцко, из-за которого Аксенов устроил скандал. И больше не вспомню, хотя занимаюсь культурной журналистикой. Скандальные истории в связи с премиями иногда вспоминаются – это да. Или одни и те же фамилии.

Хорошая книга… Мне трудно оценить, были ли его книги очень хороши – я стоял слишком близко. Но то, что они заслуживают внимания – это точно. В последние годы он много работал, как будто торопился, вышло три книги почти подряд: собрание рассказов и повесть «Стеклянное время», роман «Подразделение» и сборник биографий писателей «Смешная чепуха. От Боккаччо до Бориса Рыжего». Издатель сказал мне, что биографии он прислал буквально накануне ухода, за день или два. Написал в сопроводительном письме, что, несмотря на эпидемию, появляются новые цветы, деревья покрываются зеленью и еще появляются новые книги…

…И вот, когда я шел вдоль реки на его поминки, я вдруг подумал, что то, о чем он так долго мечтал – началось. Я имею в виду литературную судьбу. Вот сейчас, когда я иду и думаю про статью о нем… Забавно, правда? Какой она будет, эта судьба, подумал, я не знаю, это покажет время, но одно можно сказать точно: она началась. Если взять любой литературный энциклопедический словарь, он состоит не только из статей о Чехове, Диккенсе или Льве Толстом, он полон фамилиями, которых мы не знаем или почти не знаем. Но без них – ни Чехова, ни Диккенса, ни Толстого не было бы. Когда-то, когда ушел еще один пропущенный талантливый писатель Михаил Юдсон, я спросил Вестера, не знает ли он, был ли Миша верующим. Чтобы сходить в храм, поставить свечку. «Не знаю, – сказал он. Он был писателем, это все, что я знаю о нем…»

Что такое художник, писатель, музыкант? Это не только творчество, это невозможность жить по-другому. Простите за высокопарность, литература составляла главную часть жизни Вестера – и по-другому он не мог. Он ее любил искренне, бескорыстно, не то чтобы совсем безответно, но и явно не из первого ряда, не являясь ее jeune premier, не думая, в общем, о себе, о том, как будет выглядеть он на фоне того или иного автора, какие неформальные преференции получит «взамен» издания книги. Повторяю, некоторых авторов он вылавливал из самотека – это большая редкость сегодня.

Он умер во сне. Говорят, такой уход дается праведникам. Викисловарь пишет, что праведность – это полное посвящение себя служению Богу и людям. И вот, идя в полном людей Парке культуры к его любимому кафе, я подумал, что он в каком-то смысле и был праведником… Праведником литературы, по-другому не скажешь.