В поисках Раскольникова

В столице империи праздники умели отмечать с размахом. Карл Беггров. Вид Санкт-Петербурга зимой: Масленица на Адмиралтейской площади. Литография. 1835. Иллюстрация из книги

В сборник историка и культуролога Альбина Конечного вошли статьи разных лет: о быте и праздниках былого Петербурга, о Достоевском и Булгарине, о краеведческом обществе 1920–1930-х годов «Старый Петербург» и видном исследователе города Николае Анциферове. Метод автора – строго научный, восходящий к концепции тартуско-московской семиотической школы. В то же время эти очерки читаются легко и с увлечением. Автору-эрудиту удается воскресить подлинные черты петербургской жизни XIX – начала XX века. Детально рассказывая о топографических тайнах «Преступления и наказания», о белых ночах и дачных пригородах, Конечный остается прежде всего просветителем, наследником традиций петербурговедения первой трети ХХ столетия.

Можно ли представить историю Петербурга без ужасающей картины наводнения? Город, отвоеванный Петром I у природы и возведенный в низменном месте, в любую секунду, казалось, может в эту самую природу вернуться под ударами поднимающихся волн. Хрестоматийные строки «Медного всадника» помнят все книголюбы. Но в истории города случались и другие, не менее разрушительные потопы. Эта гидрологическая тема представляет интерес и для ученых-гуманитариев. «Наводнение 7 ноября 1824 года быстро обрастало фантастическими слухами, закрепляло в сознании петербургский эсхатологический миф», – отмечает автор книги. Он приводит предание тех лет о вдове с Васильевского острова, к окну которой прибило свежий гроб с телом ее мужа; рассказывает о впечатлении, произведенном разгулом стихии на Александра I. Не случайно Герцен писал, что в судьбе Петербурга «есть что-то трагическое, мрачное и величественное, он всякую осень может ждать шквала, который его потопит». При этом писатель-революционер признавал, что один только вид с набережной Невы стоит всех московских видов, вместе взятых.

Там же, на реке, со времен Петра до начала XIX века проходили городские праздники. На Масленой неделе на льду Невы устраивались народные гулянья с катальными горами. Крещение отмечалось воинским парадом на набережной у Эрмитажа, день преполовения (вскрытия ото льда) – парадом судов. С 1820-х газеты помещают регулярные обозрения гуляний и развлечений с подробными описаниями. Для праздника возводился временный деревянный городок с театрами-балаганами и каруселями. Выступали танцоры, «еквилибристы», силачи, клоуны, раешники (образцы раешных стихов в книге приводятся), чревовещатели... Пользовались популярностью пантомимы, показ людей-великанов и заморских животных. Так развлекался в Питере простой народ. Образованная публика эти увеселения посещала редко. В 1830-е модное светское гуляние перешло с Невского проспекта на Дворцовую и Английскую набережные, на Адмиралтейский бульвар и в Летний сад.

Белые ночи – понятие не топографическое. Но как краеведам пройти мимо этой важнейшей части петербургского текста и мифа? «В 1830-х годах путеводители по городу рекламировали для приезжих белые ночи почти как одну из достопримечательностей Северной Пальмиры», – сообщает Альбин Конечный. О них писали Достоевский, Гоголь, Тургенев, Гаршин, Блок. В 1922 году историк и филолог Николай Анциферов ввел понятие «душа города» (единство природы, населения, архитектурного пейзажа, духовной жизни горожан и т.д.). Белым ночам в его работах отводилась существенная роль.

Альбин Конечный. Былой Петербург: проза будней и поэзия праздника.– М.: Новое литературное обозрение, 2021. – 672 с. (Культура повседневности).

Интересный очерк об истории и типологии питейно-съестных заведений столицы опубликовал в 1843 году журналист и писатель Фаддей Булгарин. В числе знаменитых трактиров старого Петербурга – «Красный кабачок» на Петергофской дороге, открытый еще в 1713 году, «Немецкий трактир» на Крестовском острове, трактир Филиппа-Якоба Демута на Мойке (в нем останавливались Пушкин, Чаадаев, Грибоедов). В трактирах же на островах, по словам Булгарина, нередко «происходили настоящие оргии».

Потом стали возникать кофейни (для благородной публики) и кухмистерские с дешевыми обедами, прототип столовых. В последних нередко стоял тяжелый запах, из еды предлагали ветчину, поросенка, ботвинью. На окраинах в 1840-е появились распивочные лавки – портерные. Поначалу в них ходили в основном немцы-ремесленники, потом подтянулись и русские любители пива.

Многие тогдашние рестораны упоминаются в литературе, в биографиях писателей. Так, в ресторации Дюме Пушкин как-то обедал с Анной Керн, а в другой раз познакомился здесь с Дантесом. Модный ресторан Талона у Полицейского моста существовал недолго, но успел попасть в 1-ю главу «Евгения Онегина». У писателей следующего поколения тоже были любимые места. Аполлон Григорьев часто заходил в ресторан Зееста (с кегельбаном, сосисками и раками) близ Александринского театра, Апухтин слыл завсегдатаем устричного ресторанчика на Большой Конюшенной. На рубеже XIX и XX веков главным «литературно-артистическим» рестораном города стала «Вена» на углу Малой Морской и Гороховой, там бывали «все» – от Надсона до Бунина. Цены не слишком кусались, но хозяин просил каждого гостя оставить на стене зала автограф в стихах или прозе; их вскоре собралось великое множество.

В пивных и ресторанах Петербурга происходят и встречи героев книг. Многих читателей «Преступления и наказания» интересует вопрос: где в точности жили, ходили и встречались персонажи романа? Достоевский мастерски передал атмосферу небогатого района близ Екатерининского канала и Сенной площади (где и сам снимал квартиру в 1860-е), но… точных названий почти не привел, а иные топонимы зашифровал. Конечный в одной из статей предложил пройтись по маршрутам героев Достоевского и поискать их адреса на реальной карте города полуторавековой давности. И тут начинаются загадки. То ли Столярный переулок, то ли Фонарный; то ли Малая Подьяческая улица, то ли Казанская… Ведь каждый дом, где жили герои романа, – «собирательный». Писатель видоизменял городскую среду, придумывал имена домовладельцев, запутывал маршруты. Эта «нефиксированность топографии» – одна из особенностей поэтики Достоевского, пишет исследователь. В результате в романе возникает город-двойник, зыбкий и фантасмагорический. В конце концов, дело писателя – обобщать и домысливать, он не историк, не летописец и не кадастровый чиновник. Напрасно некоторые полагают, что авторы художественных произведений обязаны облегчать жизнь краеведам будущих времен.