Не будем о болезнях

Из-под таинственной, холодной полумаски…  Жозеф-Дезире Кур. Маска. 1843. Городской музей Револтелла, Триест

Пожилые люди, «старичье», и самые прыткие, те, что любили прогуливаться или бегать отважной трусцой вокруг дома, и даже те, кто чаще посиживал на балконах, дыша несвежим городским воздухом, – все были бесконечно удручены запретом выходить на улицу после того, как остальные, надев маску и перчатки, давно уже шастали по городу. Едва ли этот запрет пошел на пользу их здоровью.

Мамаш с колясками на улице тоже видно не было. Должно быть, их заблаговременно вывезли на дачи или же они были так напуганы, что не решались выходить, как те партизаны, которые прятались в лесах еще много лет после войны.

Такие злые и неправильные, с точки зрения большинства населения столицы, мысли вертелись в голове пожилого художника Сергея Сергеевича Скворцова весной, в самом начале эпидемии, когда он пробирался до магазина дворами. И вид у него был неправильный. Он соорудил себе из плотной, стального цвета бумаги маску с разрезами для глаз, а по бокам черной краской пририсовал заклепки, словно маска была железной. В отличие от медицинской маска закрывала верхнюю часть лица. Он пижонил, но также хотел, чтобы окружающие не заметили, что он относится к той категории населения, которую предназначили подыхать с голоду. Волонтеры к нему не приходили, да он их и не звал. Не то чтобы он боялся заразиться, но любой посторонний контакт был ему в тягость и прежде, а теперь он наваливался всей тяжестью глупой и унизительной ненужности и казенного принуждения. Он еще сам в силах был себя обеспечить!

Вообще-то Сергей Сергеевич по странному раскладу общечеловеческой и личной судьбы оказался из тех людей, чей образ жизни во времена борьбы с неведомым вирусом приказано было копировать чуть ли не всему населению, кроме высших чиновников, продолжавших жить по собственным правилам. Городу и миру этот чудак предпочитал свою берлогу, однокомнатную холостяцкую квартиру, она же была и мастерской. Летом он ездил в отдаленные уголки России, снимая комнатку у какой-нибудь старушки-хозяйки, и писал этюды, которые использовал потом для картин маслом. В этом (и не только в этом) отношении он был безнадежный архаист. Завет классика, не понятого своей страной, не выходить из комнаты Сергея Сергеевича вполне устраивал. Из дому он старался выходить как можно реже, еду покупал в соседнем магазине, куда приходил уставший от запаха краски и стояния на ногах перед холстом.

Для понимания мира ему хватило одного, но необычайно сильного впечатления. Сергея Сергеевича можно было сравнить с пушкинским «рыцарем бедным», только тот был потрясен видением Богоматери, а нашему герою хватило совсем маленькой малости. Лет семи или восьми он, городской ребенок, посланный родителями в пионерский лагерь в егорьевские леса, увидел однажды под ногами крошечный голубой цветок, наивно смотрящий прямо ему в душу. Всю последующую жизнь он пытался передать эту наивную прелесть и бесконечную одушевленность природного мира...

И вдруг всем приказано было «не выходить из комнаты», а когда приказ отменили – старых забыли. Сергей Сергеевич припомнил тогда чеховского Фирса, забытого в заколоченном доме. Все та же история повторялась под видом какой-то особой заботы о пожилых. (Как мы понимаем, и это суждение нашего героя было предельно субъективным.)

Он поправил маску, давящую на глаза. Зрением он дорожил. С годами оно как-то особенно обострилось. Он видел далекие дома до мелочей на их балконах, с рухлядью, старыми лыжами и ненужными ящиками. Раньше в этих ящиках произрастали цветы, может, даже незабудки, но потом хозяевам наскучило за ними ухаживать или они уехали отдыхать, а цветы засохли. Да и зачем им были цветы? Сергей Сергеевич подумал, что жизнь людей с некоторых пор потеряла какую-то негласную, но необычайно важную опору на красоту и поэзию, огрубела и опростилась. Первичными оказались едва ли не зоологические ценности. Перед угрозой вируса меркло все – многовековая культура шаталась в своих основах.

Мимо проходили люди в масках, закрывавших всю нижнюю часть лица. Они и на людей уже не очень походили и смотрели только себе под ноги. А Сергей Сергеевич прежде, во времена своих вечерних прогулок по городу с его таинственными огнями и подсветкой, любил вглядываться в лица, искать заинтересованный женский взгляд. Он все еще был хорош собой и строен, хотя и поседел и немного согнулся, но выражение лица сохранил как у умной собаки – независимое и доброжелательное. Впрочем, сейчас «железная маска» скрывала его лицо.

Навстречу шли какие-то парни с повязками на рукавах – не полиция, а общественный патруль. Могли они оказаться и обыкновенными жуликами, решившими поживиться на «запретах».

– Что, отец, дома не сидится? – весело спросил один, слегка приподняв грязноватую медицинскую маску. Другой угрюмо подхватил:

– Вам ведь больше шестидесяти пяти? И что за маска на вас такая хитрая? Такую носить не положено!

– Она из цирка, – резко, с молодым задором откликнулся он. – А иду за хлебом, чтобы поддержать свое существование. Это тоже не положено?

Парни переглянулись и, видимо, решили не ввязываться в историю, о которой могла поведать вездесущая пресса. Дяденька оказался не из пугливых. Они резво погнались за молодым нахалом, нагло шествующим без маски.

А Сергей Сергеевич внезапно увидел вблизи себя женское существо и мгновенно, не видя лица, сообразил, что существо молодое и даже юное. Оно тоже было в неправильной маске – низ лица скрывался за маской вполне обыкновенной и выглядел словно перебинтованный. А вот глаза были прикрыты черной узкой полумаской с карнавальными блестками. И вот сквозь прорези черной полумаски его обожгло странным забытым огнем таинственного, заинтересованного и восхищенного взгляда. Девушка, увидев, что патруль его не оштрафовал, двинулась дальше. А он приостановился и, как пелось в одной случайно услышанной молодежной песенке, оглянулся, чтобы узнать, «не оглянулась ли она». И, о чудо! Она оглянулась! Оба рассмеялись, из-за чего черная зеленоглазая кошка метнулась в сторону, не перебежав ему дороги.

– Классная у вас маска, – сказал он, прочистив горло, в котором постоянно что-то першило. Вероятно, это был ответ организма, психического или даже гипнотического происхождения, на пугающую болезнь и ее симптомы.

– А мне понравилась ваша! – Девушка сделала шаг в его сторону, но нерешительно остановилась на расстоянии около полутора метров, как предписывала медицинская инструкция. – Ваша ведь тоже из бумаги?

Забавно, что и она немного хрипела. У нее-то хрипота наверняка была от мнительности.

Он окинул горделивым взглядом довольно унылые окрестности.

– С чего вы взяли, что из бумаги? Это настоящая железная маска. Ее носил, прохаживаясь по Парижу, знаменитый французский рыцарь ХVI столетия Рене де Бульон. Мне она досталась от родственников по отцовской линии.

Девушка оказалась даже наивнее, чем он предполагал. Она взволновалась.

– Как, как? Рене? Де Бульон? Вы не шутите?

– Какие шутки! Но ведь и у вас маска необычная. О такой писали стихи в XIX веке: «Из-под таинственной, холодной полумаски звучал мне голос твой, отрадный, как мечта…»

Девушка сделала еще несколько шагов в его сторону.

– Как мечта? Отрадный? А у меня с утра горло разболелось. Думала, ну вот и я заболела этой… этой…

Он ее опередил.

– Не будем о болезнях. А в стихах есть еще и о «локоне своевольном», прямо как у вас.

Девушка рассмеялась и дотронулась рукой до светлого завитка, упрямо спускавшегося на лоб.

– Чудесные стихи! Я в этом не очень-то разбираюсь. Учусь на экономиста. Стихи – «не моя чашка чая», как говорит наша преподавательница английского. Простите, это не ваши?

– О, нет! Хотя Рене де Бульон был в отдаленном родстве с написавшим их поэтом.

– А я сразу подумала, что вы – поэт. И вид ваш понравился. – Девушка уже не хрипела и говорила звонким и каким-то отчаянным голоском, словно проваливалась на экзамене.

– Я… Я – старик, – Сергей Сергеевич решил сразу внести ясность. – Вас обманула моя рыцарская маска. А вот в вас есть что-то необычное, даже завораживающее. Словно я вас когда-то давно, может быть, в детстве, уже видел…

Он помедлил, ловя собственное дыхание, куда-то улетевшее. Девушка стояла, не шелохнувшись, как заколдованная.

Он резко развернулся и зашагал к магазину, больше не оборачиваясь. Стихотворец пророчил какую-то новую встречу. А ведь и в самом деле они могут еще где-то увидеться. Он, с его фантастическим зрением, вдруг углядит ее на каком-нибудь отдаленном балконе, на Чистопрудном бульваре, в Кривоколенном переулке, в соседнем окне…

Или где-нибудь в коридоре переполненной больницы, откуда ему уже не выйти? В палате, в горячечном бреду, блаженном и неправдоподобно счастливом?..