Рыжие люди, когда пьют, краснеют

Главное, чем Бунин привлекал Ерофеева, – это сходное отношение к религии, политике, родине  Иллюстрация Depositphotos/PhotoXPress.ru

Попробуем проследить это на примере текста поэмы «Москва–Петушки». В записной книжке 1974 года Ерофеев перечисляет известных лиц, которых упоминает в поэме. Всего им названа 81 фамилия, и первым в списке стоит Иван Бунин, хотя указанные лица перечислены не по алфавиту и не по времени цитирования или упоминания в тексте произведения.

Черноусый в поэме, обращаясь к Веничке, говорит: «Я прочитал у Ивана Бунина, что рыжие люди, если выпьют, – обязательно покраснеют…» Действительно, у Бунина есть подобное тонкое наблюдение в рассказе «Речной трактир», входящем в цикл «Темные аллеи»: «Он (доктор. – Е.Ш.) уже покраснел от водки, от кахетинского, от коньяку, как всегда краснеют рыжие от вина, но налил еще по рюмке».

Это единственное упоминание имени Бунина в «Москве–Петушках», но опосредованно творчество Бунина нашло отражение и в других местах ерофеевской поэмы. Например, сцена разговора Венички с дедушкой Митричем и его внуком в вагоне очень напоминает пассаж из бунинской «Деревни», когда люди обсуждают интересующие их проблемы тоже в вагоне поезда: «В вагонах прежде разговаривали только о дождях и засухах, о том, что «цены на хлеб Бог строит». Теперь у многих в руках шуршали газетные листы, а толк шел опять-таки о Думе, о свободах, отчуждении земель (…). Прошел молодой солдат с отрезанной ногой, в желтухе, с черными печальными глазами, ковыляя, стуча деревяшкой, снимая манджурскую папаху и, как нищий, крестясь при каждом подаянии. И поднялся шумный негодующий разговор о правительстве, о министре Дурново и каком-то казенном овсе…»

Был знаком Ерофееву и рассказ Бунина «В одной знакомой улице» (1944) из цикла «Темные аллеи». Многие мотивы рассказа можно найти в поэме «Москва–Петушки». Это и пребывание провинциала в Москве (Веничка у Ерофеева и девушка из Серпухова у Бунина), отъезд с Курского вокзала, парижская тема, общий эротический фон, коса у обеих героинь, наличие музыкального лейтмотива.

Герои «Москвы–Петушков» и бунинской «Иды» слушают одну и ту же арию Фауста из оперы Шарля Гуно «Фауст».

Вполне возможно, что факты о приверженности Куприна и Горького к спиртному («А Куприн и Максим Горький – так те вообще не просыпались!..») Ерофеев взял из очерков Бунина об этих писателях: «Нужно помнить еще и то, что он (Куприн. – Е.Ш.) всю жизнь пил, так что даже удивительно, как он мог при этом писать, да еще нередко так ярко, крепко, здраво, вообще в полную противоположность с тем, как он жил, каким был в жизни, а не в писательстве». Бунинский очерк «Горький» в СССР до перестройки не печатался, но Ерофеев пользовался зарубежными изданиями, а также самиздатскими сборниками. Бунин отмечал: «Так он (Горький. – Е.Ш.) и вино пил: со вкусом и с наслаждением (у себя дома только французское вино, хотя превосходных русских вин было в России сколько угодно) …пьет сколько угодно, папирос выкуривает по сто штук в сутки».

Но главное, конечно, чем привлекал Бунин Ерофеева, – это сходное отношение к основополагающим вещам: религии, революционному переустройству общества, политике, родине. Рассмотрим некоторые из них.

Насаждаемый в СССР атеизм привел к обратной цели в отношении Ерофеева. Он писал в записных книжках: «Я с каждым днем все больше нахожу аргументов и все больше верю в Христа. Это всесильнее остальных эволюций».

Влияние Библии на Ерофеева трудно переоценить. Многие места из Священного Писания Ерофеев прекрасно знал и цитировал наизусть. Память у него была великолепная. Ерофеев говорил: «Я из нее (Библии. – Е.Ш.) вытянул все, что только можно вытянуть человеческой душе, и жалею только людей, которые ее плохо знают, считаю их чрезвычайно обделенными и несчастными». Галина Ерофеева, вторая жена писателя, отмечала: «Религия в нем всегда была. Наверное, нельзя так говорить, но я думаю, что он подражал Христу». В книге «Москва–Петушки» есть выстраданные слова: «Мы – дрожащие твари, а она – всесильна. Она, то есть Божья Десница, которая над всеми нами занесена и пред которой не хотят склонить головы одни кретины и проходимцы. Он непостижим уму, а следовательно, Он есть. Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный».

Одной из причин исключения будущего писателя из Владимирского педагогического института имени П.И. Лебедева-Полянского в 1962 году было то, что в его тумбочке в общежитии обнаружили Библию. В середине 1970-х он подарил сестре Тамаре толстый том Библии, выпущенный издательством Московской патриархии. Ерофеевская «Благая весть» стилизована под библейский слог. «Евангелие для меня всегда было средством не прийти к чему-нибудь, а предостеречься ото всего, кроме него», – писал он.

Библейские мотивы часто использовал Бунин в стихах («В Гефсиманском саду», «Христос воскрес! Опять с зарею…», «Бегство в Египет» и др.) и прозе («Роза Иерихона», «Святитель», «Воды многие» и др.). В «Окаянных днях» он писал: «…все утро читал Библию. Изумительно. И особенно слова: «И народ Мой любит это… вот Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их». Широко известны бунинские строки:

Срок настанет –

Господь сына блудного

спросит:

«Был ли счастлив ты

в жизни земной?»

И забуду я все – вспомню

только вот эти

Полевые пути меж колосьев

и трав –

И от сладостных слез

не успею ответить,

К милосердным коленям

припав.

Они поразительно перекликаются со словами Ерофеева: «И если я когда-нибудь умру (…), и Он меня спросит: «Хорошо ли было тебе там? Плохо ли тебе было?» – я буду молчать, опущу глаза и буду молчать (…). «Почему же ты молчишь?» – спросит меня Господь, весь в синих молниях. Ну что я ему отвечу? Так и буду: молчать, молчать…»

Бунин эмигрировал в 1920 году, так как понимал, что несет Октябрьская революция большей части народа. Наиболее ярко свое отношение к ней писатель выразил в книге «Окаянные дни» (1918–1919). Бунин цитирует слова о Блоке из советской прессы и дает свой комментарий: «Блок слышит Россию и революцию, как ветер…» О, словоблуды! Реки крови, море слез, а им все нипочем». Высказывал он свое отрицательное мнение и о лидерах Французской революции, начавшейся в 1789 году: «Как раз читаю Ленотра. Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон… Ленин, Троцкий, Дзержинский… Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были неплохи». Бунин предсказывает, что спустя время ужасы, перенесенные народом, будут забыты, а революционеры и диктаторы вознесены на пьедестал: «Все будет забыто и даже прославлено! И прежде всего литература поможет, которая что угодно исказит, как это сделало, например, с французской революцией то вреднейшее на земле племя, что называется поэтами, в котором на одного истинного святого всегда приходится 10 тысяч пустосвятов, выродков и шарлатанов».

Ерофеев не симпатизировал революционерам, видел в революции кровь, жестокость, насилие над людьми. Писатель отмечал: «Я с самого начала говорил, что революция достигает чего-нибудь нужного, если совершается в сердцах, а не на стогнах». Ерофеев принимал только революционное самосовершенствование, а революция в общественной жизни его страшила. В поэме «Москва–Петушки» писатель пародирует ход Октябрьской революции, называет ее авантюрой «бесплодной, как смоковница», иронизирует над героями Французской революции 1789–1799 годов Маратом и Робеспьером.

В поэме Ерофеев иронически описывает убийство Марата: «Но, с другой стороны, ведь они зарезали Марата перочинным ножиком, а Марат был неподкупен, и резать его не следовало. Это уже убивало всякую негу». Герой поэмы допускает здесь две неточности. Прозвище Неподкупный носил не Марат, а Робеспьер, а нож, которым был убит Марат, был не перочинным, а столовым, «с черной ручкой, обыкновенных размеров», а согласно другому источнику – «большой». Эта комическая путаница принижает образ Марата, которого официальная советская пропаганда вознесла на пьедестал.

В таком же комическом контексте появляется в поэме и имя Робеспьера: «А после захода солнца – деревня Черкасово была провозглашена столицей, туда был доставлен пленный, и там же сымпровизировали съезд победителей. Все выступавшие были в лоскут пьяны, все мололи одно и то же: Максимилиан Робеспьер, Оливер Кромвель, Соня Перовская, Вера Засулич…»

Диктатор Робеспьер пытался осчастливить народ с помощью насилия, террора. Смертную казнь в массовых масштабах он возводил в роль решающего средства нравственного воспитания людей. Лицемерный вождь отправлял на казнь не только противников, но и своих соратников, которым ранее клялся в любви до смерти, а заодно и их близких. Это было хорошо известно Ерофееву. Как раз в год завершения поэмы (1970) в серии «Пламенные революционеры» вышла книга Анатолия Гладилина «Евангелие от Робеспьера». Ерофеев был с ней знаком: название этого романа есть в его записной книжке. В записных книжках писателя есть и такое высказывание: «Болван Робеспьер, он почему-то и в атеизме усматривал аристократизм».

В разговоре с сестрой Тамарой Ерофеев обронил как-то фразу: «Фанатиков надо душить в колыбели». И хотя речь тогда шла о Ленине и Гитлере, его слова можно отнести и к французским революционерам-фанатикам.

Ерофееву были близки слова Генриха Гейне о революции, которые он занес в свою записную книжку: «Только дурные и пошлые натуры выигрывают от революции. Но удалась революция или потерпела поражение, люди с большим сердцем всегда будут ее жертвами».

Писатель не мог согласиться с политикой властей, считающих человека винтиком государственной машины, не принимал показухи и трескучих лозунгов. В поэме «Москва–Петушки» он сокрушается: «О, позорники! Превратили мою землю в самый дерьмовый ад – и слезы заставляют скрывать от людей, а смех выставлять напоказ!.. О, низкие сволочи! Не оставили людям ничего, кроме «скорби» и «страха», и после этого – и после этого смех у них публичен, а слеза под запретом!.. О, сказать бы сейчас такое, чтобы сжечь их всех, гадов, своим глаголом!» Эти горькие слова были продиктованы любовью к России, желанием, чтобы человек мог свободно выражать свои чувства и мысли в родной стране. Ерофеевская фраза вызывает в памяти не менее горькую запись Бунина в дневнике 21 июня 1921 года («Страшна жизнь! Сон, дикий сон! Давно ли все это было – сила, богатство, полнота жизни – и все это было наше, наш дом, Россия!») или слова из статьи 1920 года: «Горьковская Россия ужаснула и опозорила все человечество. Мы, бежавшие из этой прекрасной страны, не будучи в силах вынести вида ее крови, грязи, лжи, хамства, низости, не желая бесплодно погибнуть от лап русской черни, подонков русского народа, поднятых на неслыханные злодейства и мерзости соратниками Горького, мы, трижды несчастные, с ужасом принуждены свидетельствовать, что совсем, совсем не так твердо уверены в том, в чем будто бы так уверен Горький».

Мотив мировой скорби и утверждение призрачности человеческого счастья сопровождается у Ерофеева ссылкой на литературные произведения: «Я знаю лучше, чем вы, что «мировая скорбь» – не фикция, пущенная в оборот старыми литераторами (…)». Скорее всего здесь писатель имеет в виду байроновские драмы «Манфред» и «Каин», знакомые ему в переводах Бунина, тем более что он трижды упоминает их персонажей в тексте поэмы. В этих произведениях мотивы мировой скорби особенно сильны.

Ерофеев находил у Бунина произведения, созвучные своим мыслям, своим поискам смысла жизни, предназначения человека, которые получали отклик в его душе и которые он пытался разрешить в поэме «Москва–Петушки». Наиболее часто встречаются у Бунина и Ерофеева слова: Бог, душа, страдание, одиночество, ночь, звезды. … Это ключевые слова в их творчестве.

Цитаты из Бунина имеются во многих записных книжках Ерофеева. Кроме того, для задуманной им стихотворной антологии он отобрал к 31 июля 1969 года 34 стихотворения Бунина. Интересовали его и факты бунинской биографии: «Вера Николаевна говорит мужу своему Ивану Бунину: «Ты совершенно обезумел, Иоанн!» (записная книжка 1966–1967 годов).

Тема «Бунин и Ерофеев», разумеется, не исчерпывается приведенными фактами.