Зеленый попугай в кафе у залива

Самойлов считался одним из лучших поэтов тех лет. Фото РИА Новости.

Зимой 1982 года во время студенческих каникул на первом курсе Нефтяного института я бежал из Москвы в Эстонию – сначала в Таллин, а через пару дней уехал автобусом в Пярну. Почему в Эстонию? Может быть, потому, что тогда так делали многие, время от времени убегали из Москвы в прибалтийские страны, а может, потому, что года за три-четыре до этого летом я был там с родителями. Я был очень молод, одинок, пробовал что-то писать, получалось плохо, учеба в «нефтелавочке» мне не нравилась, сейчас бы сказали: не было мотивации, до нефтяного бума нулевых оставалось лет тридцать. В общем, я маялся в Москве и успешно продолжил это дело в Пярну: бродил вдоль замерзшего залива, потом заходил в кафешку у парка, потому что там была барная стойка с высокими крутящимися стульями и клетка с большим зеленым попугаем – и то и другое редкость в Советском Союзе тех лет. В кафе я пил кофе с ликером «Ванна Таллин», читал эстонского классика Тамсааре, пьянел от 100 грамм, встречал быстрые зимние сумерки и чувствовал себя чуть ли не Буниным в Париже. После кофе и «стопки» жизнь становилась легче. После кафе я часто заходил в книжный магазин на главной улице – тогда это имело смысл, в советской Москве хороших книг было не достать, а в Пярну, летом – известном курорте, а зимой – глухой советской провинции, хоть и западной, они были – попадали по дурацкой плановой разнарядке.

И вот в один из серых зимних дней, купив какую-то очень дефицитную в то время книжку, по-моему, это был альбом Добужинского, я увидел в магазине невысокого, полноватого человека в больших очках. Он был с семьей, женой и сыном, тоже полным капризным мальчиком лет 7–8. Жену я, к сожалению, не запомнил. Поскольку я пробовал сочинять, в поэте я не сразу, но узнал Давида Самойлова – он, кстати, считался одним из лучших поэтов тех лет. Не официальным, как забытый сейчас орденоносец Егор Исаев или народный трибун Евтушенко, а фрондером, в демонстративном неприсоединении которого мерещился тихий бунт… Я уже знал тогда, что он живет в Пярну, но не представлял, что его можно встретить просто так, на улице. Человек, выпустивший книгу, тем более несколько книг, казался мне тогда если не богом, то ангелом. Мне казалось, что такие люди не могут просто ходить по земле, как все. Я растерялся, смутился и еле пролепетал: «Здравствуйте». Самойлов услышал, повернулся, взглянул на меня и, чуть улыбнувшись, кивнул.

Меня удивило его лицо, оно не было лицом поэта в моем тогдашнем понимании – большое, мясистое, с усами, большими квадратными очками, высоким лбом и зачесанными назад волосами. Он был похож скорее на писателя или даже киношника – из-за дорогого кожаного пальто или длинной куртки. Кожа была тогда принадлежностью номенклатуры, тогдашних «удачников», хозяев советской жизни и странно смотрелось на нем, вроде бы полуопальном поэте, «ифлийце» и фронтовике.

Внутренне заметавшись и с трудом удержав себя от бегства, я решил рассмотреть Самойлова получше, а для отвода глаз взять автограф. Мне показалось, что я видел в магазине его книгу, как-никак он жил в Пярну уже несколько лет. Подойдя к эстонской продавщице, тихо спросил, есть ли его стихи. Женщина с акцентом сказала «да, ест», показала на полку с черной надписью на прикнопленной бумажке – «luule, поэзия». На полке лежала маленькая стопка черных книжечек, я потянулся и взял одну. Женщина посмотрела мне за спину. Я оглянулся и в нескольких шагах увидел Самойлова. Он улыбался. Теперь я понимаю, почему – он видел покупателя, читателя своей книги. Даже если это пятая или десятая книга, знаете, это все равно очень приятно. Я осмелел и подал ему книжку, она называлась «Залив»: «Подпишете?»

Самойлов подошел к прилавку, полез во внутренний карман пальто, достал ручку, до сих пор помню, ручка была синей, нажал на кнопку (щелк!) и, спросив, как меня зовут, подписал. Подал мне. Вдруг спросил: «Вы что-то пишете?» Слов не было, и я только кивнул. По-моему, покраснел, сделал нелепый полупоклон. Если бы я знал тогда, что такое книксен, я бы сделал и его.

Он хотел уйти, но почему-то задержался. Еще раз внимательно посмотрел на меня и спросил: «Стихи пишете?» Он засомневался. Я покачал головой: «Рассказы».

Эстонская продавщица и два случайных покупателя смотрели на меня с нескрываемой иронией. Продавцы в то время были важными людьми, даже в прогрессивной Эстонии. Самойлов немного помедлил, потом сказал: «Ну, желаю успеха». Может быть, потрепал меня по плечу, не помню.

Не помню также, как я вышел из магазина. К себе, в снятую комнату идти не было никакой возможности, и я помчался в кафешку с попугаем, где до закрытия под «Вана Таллин» читал, мыча, про себя, а потом вслух попугаю и какой-то молодой эстонской женщине c цветочным именем Астра или Альва стихи из книжки: «Зачем за жалкие слова я отдал все, без колебаний/ И золотые острова, и вольность молодости ранней!..»

Возможно, я плакал в конце, не помню. Не помню, куда исчезла Астра. Придя в свою одинокую комнату, впрочем, просторную и довольно чистую, даже с оставленными хозяйкой бутербродами в холодильнике, я упал на кровать и, не раздеваясь, заснул.

А через пару дней уехал в Москву. Как будто я приезжал для того, чтобы пообщаться с Самойловым.

От этой встречи у меня осталась какая-то недосказанность. Как будто я что-то хотел спросить у него, но так и не спросил, побоялся. И только потом, спустя лет десять, уже в Литинституте, я понял что.

Я хотел спросить: как стать писателем? Или, точнее, я – стану писателем? Важный вопрос для начинающего прозаика, согласитесь.

Хорошо, что не спросил, он же не ясновидящий и не гадалка. Было бы смешно. Но почему-то мне казалось, что оттуда, из начала 1980-х, с зимней эстонской улицы он говорит мне: «Да»… Можете надо мной посмеяться. Психолог скажет, что я разговаривал сам с собой… А книжка потом долго стояла у меня на полке. В ней надпись: «Пишите больше. Пярну, 82 год. Д. Самойлов». У буквы «Д» большая голова с вытянутым вперед длинным носом. Как у попугая из кафе.