За сотни верст любезная подруга

Может быть, венецианка улыбнется завтра мне? Эжен де Блаас. На балконе. 1877. Частная коллекция

* * *

В глуши березовой, сосновой,

где все растет шедеврам счет,

он пишет письма Гончаровой

из Болдино – тридцатый год.

Ему наскучили картины

лесов окрестных и полей –

в Москву! Но всюду

карантины.

Он всей душой стремится

к ней!

Во всем холера виновата –

крадется от сельца к сельцу,

нет писем от сестры,

от брата,

ноябрь меж тем идет к концу.

Он пишет про холеру-морбус,

как отравляет жизнь она…

Прошел по улице автобус,

я это вижу из окна.

* * *

Под клочья туч упрятанное

небо,

октябрь давно остался позади,

и на полях уж ни овса, ни хлеба,

и солнце – даже лучика не жди.

У темных дач не слышно

разговоров,

клесты склевали ягоды

с рябин,

а на проселках лужи,

как озера,

и босиком шагает дождь

по ним.

Гнет над прудом березки ветер

свежий,

продута ветром лесополоса,

и спросишь, вспомнив

пушкинское,

где же

«в багрец и в золото одетые

леса»?

Брента

Отхлебнув мартини бьянко,

различаю плеск вовне…

Может быть, венецианка

улыбнется завтра мне?

А пока что ночь в отеле –

слышу, лампу погасив,

как струится Брента к цели,

чтобы влить себя в залив.

Пушкин пел когда-то

Бренту…

Погружая в дремы бред,

память крутит киноленту

пролетевших дней и лет.

Лента старая, в обрывах,

иногда не ясен фон…

В плеске волн и переливах

Брента в мой впадает сон.

* * *

И вот сижу, как Пушкин

в карантине,

хоть не объявлен этот

карантин,

зато не нужно думать

о бензине,

подорожал, наверное, бензин?

И вообще, уж не такая

драма,

не встретишься, гуляя,

с дурачьем –

смотрю в окно, читаю

Мандельштама,

не брезгую порою коньячком.

Есть время для работы,

для досуга,

для сна, но недостаток есть

один:

за сотни верст любезная

подруга

и у нее такой же карантин!