Чапаев и «манифест феминизма»

Ибсеновская Нора, решительно уйдя из «кукольного дома», стала символом, лицом мирового феминизма. Кадр из фильма «Кукольный дом». 1973

Проходя сквозь «невидимые миру» совпадения (а может, и слезы! – см. далее), я задержался на перекрестке двух событий 2019 года: 140‑летие феминизма и открытие в Петербурге борделя с секс‑куклами.

Да, в 1879-м вышла в мир пьеса Генрика Ибсена «Кукольный дом» («Современники восприняли драму как манифест феминизма», – написано в Википедии.)

Рискуя обидеть просвещенного читателя «НГ», все же напомню содержание.

Нора, жена Торвальда, тайно заняла денег, чтоб отвезти его, больного туберкулезом, в Италию, исцелила. Сказала, что деньги одолжил ее отец, а муж по‑прежнему зовет Нору «моя мотовка», «куколка». Крогстад, у которого Нора заняла деньги, лишен Торвальдом места в банке и, угрожая разоблачением, требует от Норы повлиять на мужа. Нора просит за Крогстада – безуспешно. Тот ее разоблачает. Торвальд разгневан, называет жену преступницей, которой он не доверит воспитание детей. Позже Крогстад возвращает расписку Норы, Торвальд счастлив: «Нора, ты (опять) моя куколка», но... Нора уходит, оставляя его и трех детей: «Я была твоей куколкой‑женой, у папы была куколкой‑дочкой. Но я человек! Не буду больше слушать других. Я сама…»

Манифестуальность, феминистичность пьесы Ибсена подтверждают и сегодняшние диссертации, рефераты (теснятся в Инете) и долгий ряд продолжений, написанных, позвольте уж по‑партийному, «в свете текущих задач феминизма».

У англичанина Уолтера Безанта Торвальд спился, дети выросли. Дочь влюбилась в сына Крогстада, не желающего их брака. Ее брат подделывает вексель. Крогстад шантажирует (опять!), требуя, чтоб девушка отказалась от брака, спасая брата. Она кончает жизнь самоубийством.

Американская версия Эдны Ченей («Возвращение Норы», 1890) с самого старта зияет оппортунистическим хеппи‑эндом: став сестрой милосердия, Нора спасает Торвальда во время эпидемии холеры, супруги воссоединяются.

Датчанин Эрнст Бруун Ольсен, пьеса «Куда ушла Нора» (1967): уже революционная ситуация (верхи/низы, не могут/не хотят). Нора среди воров и проституток. Торвальд пытается ее вернуть, но данные представители люмпен‑пролетариата оказываются достойней лицемера‑банкира мужа…

Ну а работа 1977 года знаменитой Эльфриды Елинек – чисто «Как нам реорганизовать кукольный дом?». Мою аллюзию подкрепляет и то, что лауреат Нобелевской премии 2004 года по литературе Елинек более 20 лет (до 1991‑го) была членом Коммунистической партии Австрии. Дух захватывает представить, как в составе делегации братской компартии она могла побывать в Москве на двадцать каком‑нибудь съезде КПСС. Слушая отчетный доклад товарища Брежнева, задумывать свою знаменитую «Пианистку»… Это, впрочем, фантазии, в отличие от вполне реальной и успешной драмы Елинек «Что случилось после того, как Нора бросила своего мужа, или Опора общества». Действие вписано в обстановку Германии периода нарастания фашизма, атмосфера как в «Кабаре» Боба Фосса, то есть волнительная и увлекательная.

Итого: ибсеновская Нора, решительно уйдя из «кукольного дома», стала символом, лицом мирового феминизма. И какая‑то дьявольская ирония возвращает Нору на круг: не хотела, чтоб тобой играли отец и муж – теперь тобою играют глобальные политические и социальные игроки.

Продолжением этой насильной игры мне увиделся и бордель с секс‑куклами.

Впрочем, первые вести о куклотерапии доходили нам еще в СССР, еще в рубриках «Их нравы» или «Безумный мир»: в Японии‑де эксплуатация настолько морально истощает рабочих, что придумали средство разгрузки, в специальной комнате – куклы с лицом начальника, которых можно бить. Заходит работник, лупит «шефа» пару минут, сбросил пар – и снова к конвейеру или в контору.

Наверное, и те манекены‑начальники тоже были секс‑куклами, в каком‑то переносном смысле… а для некоторых особо разозленных или изощренных японских работников, возможно – и в прямом (видеокамер в комнатах вроде не было)...

Много пишут о позитиве: куклы помогают людям, стесняющимся своего тела, с различными затруднениями или фантазиями (интересно бы поразмышлять: где одно переходит в другое)... Феминистки говорят о снятии куклами части давления на женщин, нагрузки на проституток.

* * *

Нора из «Кукольного дома», знамя, «исходник» феминизма, имела свою предшественницу, уже «совсем живую». Прототипом стала Лаура Петерсон, практически крестная дочь или ученица Ибсена: приняла его совет заняться литературой, под влиянием его книг став писательницей. Они подружились, и когда в 1873 году Лаура вышла замуж за адъюнкта Виктора Килера, с ней и произошла та самая история. Со всеми деталями: туберкулез мужа, желание помочь, тайный заем, излечившийся муж потребовал развода, забрал детей, потом раскаялся…

Жалость к несчастной Лауре, гнев на вопиющую несправедливость продиктовали Ибсену его «Кукольный дом». Потом феминистки, ведомые изначально столь же праведным гневом, сделали Нору своим символом. Потом политические обременения подхватили, унесли «куколку» от живых страданий одной женщины, Лауры – к страданиям миллионов, эксплуатируемых домашним трудом, проституцией. Век поточных технологий отреагировал поточно: вот вам «Кукольный дом – 2», заткнитесь и займитесь… делом.

Механистично? Ненатурально? Но жизнь с отцеженными и удаленными страданиями – не так же искусственна? В Книге Иова сказано: «…но человек рожден на страдание, чтоб как искры устремляться вверх». Правда, в другой книге («Бытие») сказано: «...в поте лица своего будешь добывать хлеб свой». Но поскольку Бог почти во всех религиях милостив, эта механизация, машинерия веками нащупывала границы: как можно смягчить приговор, слегка обойти его, не вызвав новых кар. Но… показавшееся на горизонте полное освобождение от «пота», роботизация, уже пугает. Куда девать миллиарды тружеников? Ответом (или продолжением вопроса) и стала механизация в интимной сфере.

Завершая, еще раз процитирую Википедию:

«В России пьеса «Кукольный дом» ставилась: Театр Мейерхольда, в 1923 году – Театр МГСПС (ныне Театр им. Моссовета); в 1935 году – Ленинградский академический театр драмы им. А.С. Пушкина, режиссер Б.А. Бабочкин».

Долго пытался вообразить «манифест феминизма» в постановке и с участием Бориса Бабочкина – Чапая. Не сумел. Хотя Анка‑Нюра была бы прекрасным продолжением политики феминизма – «другими средствами» (пулемет максим)… Но, вспомнив галерею продолжателей Ибсена, включая саму Елинек, представил версию в духе XIX века, когда андроиды достигнут обещанной неотличимости от человека.