Умнейшего мужа России…

Каждый месяц года имеет свою «окраску». Есть светлый месяц июнь: это не только начало долгожданного лета, в нем есть и 6 июня – день рождения Александра Пушкина. А есть февраль. Это хоть и конец зимы, но есть в этом месяце и 10 февраля – день кончины Пушкина. Горы книг и статей с воспоминаниями написаны об этих и предшествующих им днях. Не будем перебирать известные обстоятельства, воздержимся и от проклятий жандармскому сопровождению всех траурных церемоний… Разве что вспомним все-таки поэтическое и поэтому более краткое и более плотное слово Марины Цветаевой:

Не дивно ли – и на тишайшем из лож

Пребыть поднадзорным мальчишкой?

На что-то, на что-то, на что-то похож

Почет сей, почетно – да слишком!

Кого ж это так – точно воры вора

Пристреленного – выносили?

Изменника? Нет. С проходного двора –

Умнейшего мужа России.

Перенесемся мысленно в 18 февраля, день предания земле тела Пушкина, то есть собственно в день похорон. Об этом дне редко вспоминают и друзья и недруги Пушкина, и не случайно – их там просто не было. В некотором роде этот день можно было бы даже назвать и отмечать как «день национального позора», причем и верхов, и низов общества…

Итак, накануне, 17 февраля «траурный поезд», а это: скачущий верхом впереди жандармский капитан, за ним едущие похоронные дроги-сани с завернутым в рогожу гробом, поверх которого, обнимая, почти в беспамятстве лежал Никита Козлов – дядька-камердинер Пушкина, и, наконец, санный возок с Александром Тургеневым – другом Пушкина, назначенным императором Николаем I ответственным и сопровождающим все траурные церемонии (в его же возке находился еще и казенный почтальон), добрался до Тригорского – соседнего с Михайловским и со Святогорским монастырем имения Осиповой-Вульф. Прасковья Александровна, тоже большой друг Пушкина, знала уже о трагедии и тут же послала своих и михайловских крепостных подготовить на сильном морозе неглубокую хотя бы могилу и предупредить служек монастыря о предстоящих похоронах. Похоронные дроги вообще запоздали (под ними даже пала лошадь), однако к вечеру гроб с телом был доставлен и оставлен в соборе Святогорского монастыря.

В шесть утра 18 февраля, в беспросветной темени, еще и при сильном морозе, в соборе началась заупокойная служба, а рядом, на том же холме, рядом с могилой матери поэта Надежды Осиповны, которую хоронил там же всего полгода назад сам Александр, мужики продолжали долбить мерзлую землю. По окончании службы эти же крепостные вынесли на руках гроб и опустили его в неглубокую могилу, в семь утра, при полной темноте и при сильном морозе…

Великая Россия при погребении своего великого сына и гражданина была представлена всего дюжиной подданных. А впрочем, все классы общества были представлены: дворянин Александр Тургенев и еще две молоденькие девушки-дворянки, младшие дочери Прасковьи Александровны Осиповой 16 и 14 лет, посланные ею вместо себя (она сама не в силах была добраться до монастыря); власть и корона были представлены все тем же жандармским капитаном; несколько монахов во главе со 100-летним архимандритом Гермогеном, только что отпевавшие Пушкина… И, наконец, Никита Козлов и еще несколько михайловских и тригорских крепостных мужиков, руками которых и была наскоро приготовлена могила, на руках которых был вынесен и опущен гроб.

Вот они-то, эти крепостные, никогда не читавшие Пушкина и вообще неграмотные, плакали, когда опускали гроб. Так что все-таки упало несколько слезинок на крышку мерзлого гроба от всех нас, и других уже не будет, как бы мы ни плакали и ни сокрушались потом, в последующие 180 с лишним лет.

Перечитаны и переписаны неоднократно все сопровождавшие Пушкина по жизни друзья и недруги. Имена похоронивших Пушкина крепостных остались неизвестными. Не было на похоронах ни родственника, ни друга, не считая Александра Тургенева, конечно, но он был назначен императором и выполнил вполне успешно установку власти – сделать все как можно быстрее и в темноте. Ожидавшихся жандармами волнений не было и в помине. Они плохо читали самого Пушкина: «Народ безмолвствует…»

Летом Прасковья Александровна Осипова и архимандрит позаботились, чтобы выкопали более глубокую могилу и снова опустили туда гроб. И несколько лет еще это был редко кем посещаемый небольшой земляной холмик с деревянным крестом в головах. И не было еще на свете Левитана, чтобы именно здесь написать свой «вечный покой», тем более что он и не наступил, этот вечный покой…

Через четыре года, в 1841-м, вдова Наталия Николаевна с детьми приехали в Михайловское, и встали они на колени перед могилой, заново выкопали и сложили каменный саркофаг, в который снова опустили гроб и установили памятник, сохранившийся до сих пор. И еще не раз реставрировалась и заново обустраивались могила и памятник, и на очереди еще раз надо тревожить прах, потому что холм со Святогорским монастырем и могилами подвержен оползням и надо его укреплять…

Не было покоя у Пушкина при жизни… станет ли ему когда-нибудь наконец земля пухом? Нам же он оставил самое простое и короткое завещание:

...И пусть у гробового входа

Младая будет жизнь играть,

И равнодушная природа

Красою вечною сиять…

На другом конце монастырского участка – братская могила солдат Великой Отечественной войны, погибших при освобождении Пушкиногорья. Их там похоронено 300 (!) – молодых жизней, в Пушкинских горах до войны не жило столько молодых мужчин. Здесь действительно шли тяжелые бои, фашисты укрепили оборону, создали опорные пункты, даже в самом доме Пушкина в Михайловском, а перед отступлением все заминировали. Саперы поднимались к собору по лестнице, которая тоже была заминирована. Когда они увидели наконец могилу Пушкина – она была со всех сторон заколочена досками. Можно было подумать, что ее защищали от пуль и осколков. На самом деле под досками были не мины даже, а снаряды и авиабомбы. Все должно было взлететь на воздух, весь холм с собором, не осталось бы и следа от памятника и праха Пушкина…

Просто не успели. Но успели уничтожить, испоганить вокруг все, что только можно и убить в боях 300 молодых солдат…

А наши солдаты и офицеры приходили поклониться праху Иммануила Канта в Кенигсберге, не говоря уже о венских, по сути, тоже немецких классиках.

Что касается 10 и 18 февраля, плачем мы или нет, вспоминая Пушкина, вспомним евангельское:

Не плачьте обо мне,

Но плачьте о себе.