Парадоксы репутации

Легендарный мистификатор и сам может быть легендой и мифом.  Александр Трифонов. Кардинал. 2016

В каждой области деятельности найдутся свои легендарные фигуры, причем понятно, что легендарность в таких случаях может носить не только позитивный смысл. Совсем по-гоголевски: «Ноздрев был в некотором отношении исторический человек». Для русских археографии и библиофилии такую роль, отчасти зловредную, но более комическую, обыкновенно приписывают – при наличии вполне ярких альтернативных кандидатур – Александру Ивановичу Сулакадзеву (1771– 1829). Поскольку всего должно быть в мире этикеточного сознания по одному экземпляру, то  понятно: граф Хвостов – графоман, Фаддей Булгарин – доноситель, а про Сулакадзева точно известно, даже если путают фамилию: поддельщик рукописей и древних книг, мистификатор, да и вообще лжец, не без доли безумия, но себе на уме. Оставив о себе память в отечественной культуре скорее «по касательной», Сулакадзев оказался порой вольно, порой невольно причастным к ряду нетривиальных историко-культурных сюжетов.

Андрей Рыбалка взялся изложить биографию Сулакадзева по имеющимся источникам, восстановить хотя бы отчасти состав сулукадзевского собрания рукописей и раритетов, ну и, конечно, докопаться до корней самых знаменитых подделок и мистификаций, ассоциируемых с именем Сулакадзева.

При этом исследователь предостерегает случайного читателя: «Несмотря на скандальную репутацию Сулакадзева, гарантирующую определенный интерес со стороны широкой публики, книга лишена каких-то сенсационных и глобальных предположений в духе «здеськакойтотайны» и, по сути, серьезна и даже занудна». Несмотря на «занудство» (под которым следует понимать лишь научную строгость), Рыбалка не расследует, пускай, но показывает максимально убедительно, к примеру, удивительную историю «Рассуждений о лирической поэзии» Державина, в которых великий поэт ссылается на полученный от Сулакадзева «рунославенский» список «Бояновой песни». Этот памятник мифологизации славянского прошлого вполне лежит в рамках романтического образа Средневековья.

Еще Лотман заметил, сравнивая «Слово о полку Игореве» с «Бояновой песнью», что в мистификации Сулакадзева (воспринятой Державиным, заметим, как вполне оправдывающей ожидания) общеромантическое представление о средневековом памятнике проявлено на уровне структуры текста: «...произведение, не имеющее сюжета, а состоящее из отдельных отрывочных изречений. Такова, по распространенному в ту пору представлению, специфика древнего искусства. Сюжет и «обработка» приходят во времена «искусственности», грубым поэтам-воинам древности они были незнакомы».

Отсюда же – восходящий к макферсоновскому «Оссиану» образ старца-сказителя.

Сулакадзев же здесь, однако, выступает в роли не столько нечистоплотного поддельщика, извлекающего выгоду (хотя и этих черт у него не отнять), сколько в образе маргинального наследника традиций «высокой романтической мистификации», отражающей стремление народов обрести свое легендарное прошлое: таков и Макферсон, таков и Вацлав Ганка с его «Краледворской» и «Зеленогорской» рукописями. Вина Сулакадзева оказывается более в нелепости устремлений, нежели в фальсификации; к тому же, судя по всему, мистификатор отнюдь не форсировал широкую публикацию своих «источников»… Во всяком случае, называть Сулакадзева прямым предшественником Миролюбова, автора «Велесовой книги», исходя из рассуждений Рыбалки, не стоит.

Другое знаменитое «дело» Сулакадзева – история Валаамской обители, связанная с основанием ее апостолом Андреем Первозванным. Здесь есть основания предполагать, что валаамские иноки обратились к раритетам из собрания Сулакадзева уже после смерти последнего («письменных свидетельств о взаимоотношениях А.И. с обителью не сохранилось», – пишет Рыбалка); во всяком случае, экспансия легенды и деятельность Сулакадзева не находят прямой связи. Так же и приписывание Ивану Грозному несуществовавшей его жены, по мнению Рыбалки, «с точки зрения мотивов… не фальсификация и не мистификация, а авторский текст, попытка Сулакадзева разобраться с имеющейся информацией о браках царя Ивана».

Андрей Рыбалка. XIII класса Сулакадзев: Источниковедческое историческое исследование. – М.; Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2018. – 452 с.

Сами биографические сведения о предках Сулакадзева и история его жизни полны несообразностей, но это лишь в малой степени объяснимо злым умыслом, хотя общая привычка мифологизировать все вокруг была присуща удивительному коллекционеру во всем. Целостный взгляд на его незамысловатую жизнь и странную деятельность говорит о нем как о специфическом чудаке, персонаже, которому бы скорее нашлось место в английской системе характеров, нежели в отечественной. Будучи, в общем-то, одним из многих, кто относился к исследованию прошлого одновременно с любовью и беззаботностью, Сулакадзев столкнулся с началом новой эры, научной, подходящей к исследованию древностей с новыми, жесткими установками. Поэтому репутация – не лично его только, но и репутация всякого любительства, на смену которому идет профессионализм.