Матадора жалко больше

Путешествия – это еще одна попытка узнать о себе. Фото Екатерины Богдановой

Название книги Александра Гениса – «Гость. Туда и обратно» – применимо к любому из нас. Все мы на Земле гости, все – туда и обратно, вопрос лишь в багаже, который не взвесишь. И в протяженности маршрута.

У Гениса он охватывает 62 страны, и впечатлениями об этих поездках автор щедро делится с читателями. Рассказы его чрезвычайно занимательны. Что сразу соблазняет принять новую книгу известного автора за стандартный набор путевых заметок, большую и крепкую сеть, из которой мы просто выбираем себе картинки по вкусу.

Нет, куда интереснее сам путешественник, его убеждения, философия «безродного космополита», который «воспринимает мир как подарок, не смотрит ему в зубы, ест, что дают, и счастлив всем, чем с ним делятся». Странствуя, он живет, как «подлинное искусство», «как мы и природа: бесцельно, для себя». И здесь, кстати, его философия перекликается с мировой, в том числе и православной, которая давно уже пришла к выводу, что самый эффективный способ влиять на других – заняться собой. Что очень непросто. По одной лишь книге Гениса нетрудно заметить, что человек – просто человек, без признаков человек – пока остается самой устойчивой системой в калейдоскопе мест и времен. Потому путешествия – это еще одна попытка узнать о себе. И траектории перемещений в этом случае могут быть какими угодно, здесь никто не зависит ни от «железных занавесов», ни от курса валют. Хоть до булочной и обратно.

Многое везде одинаково. Например, одежда. Куда бы мы ни приехали, «богатые одеты попроще, бедные – замысловато, местные – как попало». Исключение, возможно, еще могут составлять русские туристы за рубежом, когда они «в темных очках, чтобы не узнали, и в майке «Аэрофлот», чтобы не потеряться». Кстати, это не единственные схожие признаки соотечественников, на которых география пребывания мало влияет. Типовая модель № 1: «Старея, отец пытался компенсировать собственную немощь чужой силой. Ему не хватало родины – в погонах, сапогах, с ракетами... Ностальгия по страху и величию наполняла скудеющую душу...» Модель № 2: «Я... упорно не доверяю ни старой, ни «новой»... родине».

Бюрократия в разных странах тоже не сильно отличается. «По отношению к остальным Америка позволяла себе быть высокомерной до глупости. Дочку Ферми не хотели пускать в страну из-за слабоумия: девочка не знала, кто такие скунсы, а эмиграционный чиновник не мог себе представить страну, где скунсов нет». Или, допустим, жены. Жена автора проходит через всю книгу как сдерживающий элемент, якорь, нужный любому кораблю. «Я научился экономно расходовать восторги (где тебе, саркастически заметила жена) и не торопить смену декораций (как бы не так, хмыкнула она же)». Это так узнаваемо, что порой даже (не) смешно:

Александр Генис. Гость. Туда и обратно.  – М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018.  – 478 с.

Так что в любое путешествие автор отправляется за тем, от кого ни уехать, ни уйти – даже на миллиметр. Но до кого еще поди доберись. Поэтому и все, что он видит, заставляет расти его самого: думать, сравнивать, постигать. Читателю приходится не отставать. Так они и странствуют рядом – каждый к себе.

Часто им по пути. Так, я полностью согласен с Генисом, когда он рассуждает о поэте: «В зазор между тем, что говорится, и тем, что подразумевается, попадала жизнь, и он сторожил ее у корня. Метафизика, как метеорит, врезается в землю, и поэт никогда не знает, чем закончится столкновение, ставшее стихотворением. А если знает, то он не поэт». Еще удивительнее, добавлю, видеть, как чудо этого открытия навсегда остается на странице. Как талантливое стихотворение рождается столько раз, сколько его прочли.

Иногда автор и читатель «Гостя» могут расходиться. Так, говоря о корриде «бык – зверь, которым был человек», я бы, например, не стал столь категорично употреблять здесь глагол прошедшего времени. Согласен лишь с тем, что матадора все-таки жалко больше.

«Ренессанс не открыл наше время, а увенчал собой Средневековье, сложив его с Античностью». Именно – это был шаг назад. Эпоха Возрождения стала следствием поражения человечества, в большинстве своем по-настоящему не принявшего и потому настолько исказившего христианство, что, кроме Ренессанса, выхода и не оставалось.

Но гораздо чаще читатель с Генисом все же совпадают. Именно в силу авторской, как сам он говорит о Нью-Йорке, «нейтральности и ничейности». Такую универсальность можно легко спутать с неразборчивостью. Однако это больше похоже на спокойствие и стойкость. Что никогда никому не помешает, независимо от кипучести натуры и градуса патриотизма. Подобная «терпимость, ведущая к экспансии», помогает преодолевать, кстати, и такой весьма распространенный в наше время недуг, как «отвращение к окружающему и вера в его монопольную власть над душой».

Будучи, как и автор, непримиримым соглашателем, не могу не восхищаться, насколько точно он завершает разговор о нашем огромном противоречивом мире (читай: о себе), когда говорит не о чем-нибудь, а о любви.

«– Вот что я люблю больше всего на свете, – выдохнул наконец я, не стесняясь школьного друга.

– Ты всё любишь «больше всего на свете», – лениво откликнулся он, потому что знал меня как облупленного».

Действительно, любовь способна оправдать и всеядность, всякий раз выбирая на этой чрезвычайно широкой, очень длинной дороге единственно правильный путь.