Селедка в чае

Юрий Рост. Сахаров. «Кефир  надо греть»: История любви, рассказанная Еленой Боннэр  Юрию Росту. – М.: Бослен,  2018. – 288 c.

Если в двух словах, фотограф, журналист, писатель Юрий Рост написал книгу об Андрее Сахарове. В том, новом, литературном жанре, за который, как я понимаю, получила нобелевскую премию Светлана Алексиевич, – в жанре интервью, превращенном в художественный текст. Вся книга Юрия Роста – это один большой-большой разговор на кухне с Еленой Боннэр о Сахарове. Вот это очень важно – на кухне. Думаю, нынешнее поколение, люди, родившиеся в перестройку, уже плохо понимают, чем была в брежневское время кухня для советской интеллигенции. А была она примерно тем же, чем в Америке в то же время был гараж для Билла Гейтса, Стива Джобса и других изобретателей. Вот, например, как эта кухня выглядит в книге:

«ЮР (Юрий Рост) Но не тяготило так обилие людей, вот эти неудобства?

ЕБ (Елена Боннэр) Ну, наверное, утомляло, но слово «тяготило» – не подходит. Утомляло.

ЮР Интересно, смотрите, как там все шумело, разоблачалось, все что-то там булькало – мир обсуждал, а тут в одной квартире менялось, из одной комнаты двери в другую, то кухня, то там, то сям, нормальная жизнь.

ЕБ И писали, что Сахаров между мойкой и холодильником пишет свою клевету».

Советская кухня была настоящим плавильным котлом новых идей, вытесненных из официальных кабинетов и обратным ходом возвращающихся в эти же кабинеты, но не в парадные залы, естественно, а в курилки рядом с ними. Сочинители брежневских речей, как заметил исследователь того времени Алексей Юрчак, писали их под те же песни Высоцкого, которые сопровождали компанию, распивающую поллитру в какой-нибудь провинциальной подворотне. И в этом большая загадка нашего общества – как в том анекдоте про завод, который нацелился делать кастрюли и сковородки, а у него все автоматы Калашникова выходят. Вроде бы люди и внизу, и вверху все всё одинаково понимают, а все равно история идет по какой-то не той колее. А Сахаров переворачивал стереотип, и вроде бы частная жизнь отдельного человека становилась фактом большой политики, вещи сугубо житейские, даже интимные, попадали под увеличительное стекло бюрократического аппарата ЦК КПСС и КГБ:

«ЕБ Мы получили бумажку о разводе и пошли в ЗАГС. Дальше на всех этапах уже нас сопровождало КГБ, и есть документ КГБ о том, что Сахаров вступил со мной в интимные отношения, а потом документ о том, что он на мне женился. Это докладывал Андропов в Политбюро».

Кому, казалось бы, какое дело, кто в кого влюбился, кто на ком женился? Читая, нет, слушая неторопливый разговор Роста с Еленой Георгиевной, я невольно проникался атмосферой этого разговора и ощущал себя как будто третьим меж ними. Жаль, этой кухни больше нет. Впрочем, почему нет? Есть! Вот же она – в тексте, в душе, в жизни. Меня особенно интересовало, какую позицию занимал бы Андрей Дмитриевич, доведись ему дожить до наших дней. В 90-е он был депутатом Верховного Совета, а в наши дни, надо полагать, мог бы быть депутатом Госдумы. Только вот заседающим его там, в зале для голосований, я себе представить не могу. Скорее у дверей сего богоугодного заведения – с плакатиком в руках «Свободу Олегу Сенцову!», а рядом господин «милицанер»: «Андрей Дмитриевич, ну нельзя же так! Ну, прекратите, пожалуйста!» (и про себя – вот же не повезло! в мое дежурство!).

Один человек на фоне громадного здания бывшего Госплана СССР, на фоне здания бывшего КГБ, на фоне стен Кремля, наконец. Борец за права одного отдельно взятого человека – правозащитник. Фрик, как сказали бы ныне, городской сумасшедший. Человек, не укладывающийся в систему, причем даже на совершенно бытовом уровне. Вот Рост спрашивает у Елены Боннэр, комфортно ли было Сахарову у нее на первых порах, когда они познакомились и стали встречаться:

Советские кухни были настоящим плавильным котлом новых идей. Андрей Сахаров и Елена Боннэр. Фото из книги

«ЮР Он комфортно себя чувствовал или?..

ЕБ По-моему, совершенно комфортно. И вот здесь был знаменитый чай с селедкой: еда какая-то на столе, и Андрей берет кусок селедки и обмакивает в чай. Таня и мужики кричат: Андрей Дмитриевич, что вы делаете? А Андрей говорит: а что? Грею селедку. Ну, все – и мама сидела вместе с нами – все были ошарашены».

Мне кажется, точно так же были ошарашены руководители советского государства, когда академик, физик-ядерщик, изобретатель водородной бомбы вдруг пошел против системы – за одного отдельно взятого человека и против системы, подавляющей человека. Разбираясь с правозащитным движением, я поинтересовался у одной известной правозащитницы, откуда оно пошло? И понял из разговора с ней, что вообще-то вот, может, с Сахарова и пошло. Да, конечно, люди всегда боролись за справедливость, за свои права, но лишь в СССР оно оформилось по-настоящему организационно и идеологически и как раз в «диссидентско-сахаровское» время.

Читая книжку Роста, я и сам чувствовал себя отдельным человеком, встречая имена людей, которых знаю, – Володя Козаровецкий, Юлий Рыбаков, Кронид Любарский, хотя я вовсе не был диссидентом. Да и Сахаров – вот парадокс! – был не столько борцом с режимом, сколько борцом с репрессивной системой, тотально подавляющей человеческую личность и просуществовавшей до самого последнего дня советского государства.

«ЮР Вообще он считал, что Брежнев был неглупым человеком?

ЕБ Да, он говорил, что Брежнев был очень толковым человеком, очень быстро схватывал суть проблемы. Брежнев, когда не был генеральным секретарем, курировал как член Политбюро оборонную промышленность. Андрей мне несколько раз говорил, что любое обращение к Брежневу было результативным».

Книга, которую написали Рост и Боннэр, – это книга о человеческой позиции, и потому в том числе в ней невозможно обойтись без Солженицына. Я мог бы назвать книгу Роста «Сахаров – жизнь в системе», а про Солженицына, если что-либо аналогичное кто-либо написал бы, – «Солженицын – война с системой» (сам он назвал – «Бодался теленок с дубом»). И вот, поди ж ты, причуды жизни, Солженицын помирился с системой и распивает чаи с президентом, а Сахарова система убила. Я утрирую, конечно. Но тут смысл двух позиций мне важен. Потому-то аналогичный «кухонный» текст про Солженицына невозможен: мир и война несовместимы. Сахаров для меня – это мир. И тут у меня рождается вопрос к самому себе: какова же в таком случае моя позиция? Если я в равной мере приемлю/не приемлю как Сахарова, так и Солженицына. Если я понимаю, что есть ситуации, когда я буду действовать по принципу «подставь другую щеку» (общечеловеческому, сахаровскому), и есть другие ситуации, где у меня сработает принцип «если враг не сдается, его уничтожают!» (по-детски человеческий, солженицыновский). Причем когда как я поступлю – неизвестно. То есть моя позиция исходит из неопределенности, что резко расходится с любой политикой, требующей определить свою позицию.

Человек – это неопределенность, и я всегда должен иметь возможность сам решать, какой выбор сделать в той или иной ситуации, с которой сталкивает меня жизнь. Задача сильного – власти – защитить меня. Сильный не бьет слабого – так учили меня в школе, когда я был пионером, и хотя в коммунистической реальности это была пустая декларация, она не пуста сама по себе. Так же как не пуст сам по себе и я, как бы ничтожен и беззащитен ни был на фоне подавляющей воображение государственной мощи. За меня вступается ход вещей, и это хорошо чувствует любой политик или общественный деятель, всерьез, а не по-фарисейски опирающийся на идею справедливости.

Именно таким деятелем и был Андрей Дмитриевич Сахаров.