Обойденный чинами

Крепкий хозяйственник, поэт и помещик Афанасий Фет. Николай Рачков. А.А.Фет. 1880-е

В юные годы он был тонкий и прозрачный от свалившихся на него незаслуженных бед и несчастий. В пожилые годы сильно раздобрел, облысел, отпустил бороду, однако над полнотою своей и над редкой фамилией – Фет – охотно подшучивал. Основание для шуток было: Fett по-немецки означает «жир». Достойна уважения добродушная самоирония человека, в зрелые годы с юмором вспоминавшего то, от чего он в юности был близок к самоубийству. А виною всему стали нравы эпохи и консисторские бумажные пакости.

В самом конце 1819 года Афанасий Неофитович Шеншин, отставной кавалерийский ротмистр 44 лет от роду, приехал в немецкое княжество Гессен лечиться на воды. Места в дармштадтской гостинице не нашлось. Неприхотливый русский офицер обратился в частный сектор – и довольно быстро, по вывешенным в окнах билетикам «Zimmer abgegeben» («Сдается комната»), нашел жилье в доме некоего Карла Беккера. Вместе с домохозяином жили его 22-летняя дочь Шарлотта, ее муж Иоганн Фёт и крошечная новорожденная дочь семейной пары.

Дальше произошло то, что с точки зрения русского кавалериста выглядело как романтическое бивуачное приключение, перешедшее в любовь и завершившееся законным браком. Шарлотта Фёт влюбилась в русского и сбежала с ним, бросив отца, мужа и дочь. В начале XIX века немцы еще убегали за счастьем из Германии в Россию.

В свое имение Шеншин с подругой прибыл в сентябре 1820 года. Спустя короткое время Шарлотта Фёт родила сына. Точная дата рождения ребенка не установлена. В письме от 29 октября о Шарлотте упоминалось еще «в ожидании», а 29 ноября новорожденного уже вписали в метрические документы с именем Афанасий Шеншин. Под венец с Шарлоттой Фёт ротмистр Афанасий Шеншин отправился только в 1822-м. После чего гессен-дармштадтская бюргерин (мещанка) лютеранского вероисповедания стала православной русской дворянкой Елизаветой Петровной Шеншиной.

Афанасия-младшего ротмистр Шеншин в дом принял и содержал, дал ему свою фамилию, но законным сыном признать отказался по объективным, как он утверждал, причинам. Мальчик родился в ноябре – следовательно, моральное падение его матери должно было произойти в феврале, в то время как, по словам Шеншина, ничего такого между ним и Шарлоттой Фёт тогда не было и быть не могло. Шеншин-старший, безусловно, знал, какими последствиями для ребенка чревата незаконнорожденность, но переломить в себе сословные предрассудки сразу не смог.

Иоганн Фёт тоже отказался признать себя отцом ребенка. Он сослался на немецкий обычай не подвергать женщину риску новой беременности, пока ее грудному чаду (то есть дочери Иоганна и Шарлотты) не исполнится год. Ко времени бегства ротмистра Шеншина и Шарлотты ее дочь Каролина годовалого возраста еще не достигла.

Таким образом Афанасий Шеншин-младший, родившийся от известной матери и неустановленного отца, с колыбели жил по подложным записям в метрике. Подлог раскрылся в 1834 году, судя по всему, через анонимный донос в духовную консисторию – ревнителей благочестия тогда хватало с избытком. Тогда же по распоряжению духовной консистории Афанасий Шеншин-младший, как явно установленный незаконнорожденный, был препровожден из родного дома в лифляндский городок Верро (ныне Выру в Эстонии), помещен в частный пансион Крюммера и категорически обязан впредь именоваться гессен-дармштадтским подданным Афанасием Фётом. На тогдашнем юридическом языке – лишен прав состояния. В сословно-чиновной, расписанной по рангам и родовым привилегиям России такой поворот судьбы означал полную катастрофу.

С чувством краха всех надежд Афанасий Фёт прожил четыре одиноких года – домой его не брали даже на вакации. Не надо забывать, что мальчику тогда было всего 14 лет, а лифляндское окружение не преминуло поизощряться в издевательствах над внезапно раскассированным русским дворянином.

В 1838 году Шеншин наконец-то одумался – и перевел Афанасия из постылой Лифляндии в Москву, в пансион, содержавшийся университетским профессором Михаилом Погодиным. Осенью того же года Фёт стал студентом словесного отделения Московского университета. Там познакомился с Аполлоном Григорьевым, у которого и поселился – в Замоскворечье, возле церкви Спаса-в-Наливках, в комнате через стенку. Закадычные друзья Афоня и Аполлоша сблизились еще больше на почве сочинительства – оба писали стихи. Осенью 1842 года в журнале «Отечественные записки» появилось стихотворение «Посейдон». Две злополучные точки над буквой «ё» в подписи автора неведомым образом исчезли, на свет явился поэт Фет.

Окончив университет в 1844 году, Фет принял решение – во что бы то ни стало восстановить дворянство, желательно потомственное. Путь был только один – выслуга по военной линии. Вчерашний студент-словесник подал прошение в канцелярию военного министерства. Прошение приняли с благосклонным вниманием – и Афанасий Фет был зачислен в Херсонский кирасирский Военного Ордена полк нижним чином, как вольноопределяющийся действительный студент из иностранцев. Эту странную для современного слуха формулировку надо пояснить.

Иностранцем Фет был объявлен по добрачному подданству его матери, поскольку родился вне брака, а следовательно, не мог принять православное крещение иначе, как после официального усыновления его лицом православного вероисповедания. Вольноопределяющийся – человек с высшим образованием, добровольно пошедший на военную службу, за что ему даровалась привилегия – спустя год держать экзамен (почти формальный) на младшее офицерское звание, а впоследствии рассчитывать на чинопроизводство. Действительный студент – тот, кто окончил полный курс высшего учебного заведения без каких-либо отличий. Отличившиеся выпускники по тогдашним правилам выпускались кандидатами, то есть одновременно с дипломом получали первую ученую степень. Для получения двух следующих ученых степеней – магистра (примерно нынешнего кандидата наук) и доктора – уже требовалось пройти магистратуру и докторантуру и защитить диссертацию.

Как на грех, в следующем 1845-м вышел императорский указ о повышении ценза для обретения потомственного дворянства. Прежде достаточно было выслужить чин капитана, соответствовавший IX классу Табели о рангах. Теперь капитанский чин давал только личное дворянство. Для потомственного надо было выслужить военный чин майора (VIII класс Табели о рангах). Фет загрустил, но служить продолжил истово. В короткий срок он добился безупречных аттестаций и двинулся вверх по лестнице чинов.

Для облегчения карьеры Фет в 1853 году сделал себе перевод в лейб-гвардейский уланский полк, стоявший под Петербургом. Он уже предвкушал скорую победу, как опять вышла высочайшая подножка: по указу 1856 года ценз потомственного дворянства по военной выслуге повысился до звания полковника. Александр Второй издал этот указ сразу после Крымской войны, дабы ограничить пополнение благородного сословия служилой публикой. В преддверии задуманных реформ император не хотел своими руками укреплять дворянскую оппозицию самому себе.

Мечта рухнула. В 1858 году лейб-гвардеец Фет вышел в отставку в звании штаб-ротмистра кавалерии, что соответствовало чину пехотного штабс-капитана – и Х классу Табели о рангах. До вожделенного полковничьего звания (VI класс Табели о рангах) пришлось бы тянуть армейскую лямку еще лет пятнадцать. И не было никаких гарантий, что планку опять не вздернут.

С юга Фет сбежал не только в видах службы, но и от горьких воспоминаний. Там ему довелось пережить другую, не сословную трагедию. Он познакомился с Марией Лазич, дочерью бедного херсонского помещика. Между ними сразу возникло глубокое чувство. Фет был потрясен тем, что Марию нисколько не волновало его положение незаконнорожденного. Ничуть не меньше он переживал, что оба они были бедны, как церковные мыши. Кроме офицерского жалованья, казенной квартиры, денщика, коня и военной формы, Фет ничего не имел. И не мог предложить девице руку и сердце – что за честь, коли нечего есть.

В 1851-м Мария Лазич умерла. Когда она занималась вечерним туалетом, ее шифоновый пеньюар вспыхнул от пламени свечки, огонь перекинулся на волосы, и через сутки она скончалась от тяжелых ожогов.

Фет не был склонен к мистике. Склонив голову перед очередным ударом, он внутренне словно разделился. Лирический поэт Фет жил сам по себе. Реальный человек Афанасий Шеншин, честный службист и прагматичный обыватель, являл себя открыто. Дворянство восстановить не удалось – и ладно. Любимая женщина погибла – мир ее праху и вечная ей память; мы же, утерев слезы, возьмем через брак то, в чем нам отказано по рождению.

Наступил судьбоносный для России – и Фета – 1861 год. Во Мценском уезде Орловской губернии Афанасий Афанасьевич, к тому времени женатый на богатой дочери чаеторговца Боткина, купил на женин кредит хутор Степановку с двумястами десятин чернозема. И организовал, выражаясь современным языком, интенсивное высокодоходное фермерское хозяйство. Настолько высокодоходное, что за 15 лет хуторской жизни Фет не только вернул затраты, но из благородных бедняков выбился в первую сотню состоятельных людей европейской России – по размерам лично ему принадлежащего свободного денежного капитала. В промышленники и банкиры он не метил никогда, так как придерживался консервативных взглядов и считал, что настоящий русский дворянин-помещик должен снимать доход с земли, а не с процента.

Фет отлично разбирался в тонкостях хозяйствования на земле. Он самолично наблюдал за строительством дома и служб, простукивал бревна и пересчитывал гвозди, проверял ход полевых работ и качество вспашки, закупал на ярмарках скот, объезжал сенокосы, распоряжался чисткой прудов, отведывал на поварне еду для работников. Прижимистым он не был – просто знал цену деньгам и умел складывать копейку к копейке и рубль к рублю. Наемные работники не то чтобы любили, но сильно уважали хозяина – за деловитость и честность, потому что за хорошую работу платил он им хорошо.

Как-то раз Фет побывал в гостях у Алексея Константиновича Толстого в его имении Красный Рог (сейчас это Брянская область). За гостем хозяин приехал на железнодорожную станцию лично, в коляске на мягком ходу, запряженной парой соловых лошадей. Похвалив лошадок, Фет спросил, сколько за них было плачено при покупке. Смущенный Толстой ответил, что понятия не имеет, так как совершенно такими вопросами не интересуется – это дело управляющего. Фет не удержался: «Да как же так, батюшка мой? Этак вы все профукаете! За хозяйством следить надобно самому!»

К 1876 году доходность фетовской Степановки стала такова, что дальнейшие усилия по интенсификации производства уже не требовались. Да и возраст взывал. Афанасий Афанасьевич продал хозяйство и положил деньги в нелюбимый им банк. Судьба сменила гнев на милость – в дополнение к прибылям он получил подряд несколько наследств от усопших близких родственников и присовокупил их к общему капиталу. Можно было пожить в свое удовольствие – чему многолетний страдалец и предался. Купил имение Воробьевку, где создал одно из последних русских дворянских гнезд – средоточие комфорта, порядка, бытовой и хозяйственной культуры, достатка и покоя. Отдыхать душой и телом к Фету приезжали многие, в том числе Тургенев и Лев Толстой. Гостеприимный Фет их поил, кормил и ругательски ругал за неумение распоряжаться земельной собственностью.

Лев Николаевич Толстой к поэзии относился с большим предубеждением. Он высоко ценил только некоторые поздние стихотворения Пушкина (перед которым молча преклонялся), современных же ему стихотворцев ядовито поддевал. Как раз в годы знакомства с Фетом гениальный Толстой пришел к мысли отказаться от собственного творчества и перейти к нравственной проповеди и учительству. Но удивительно: стихи Фета Толстому нравились, несмотря на то что в идейной сфере они были, можно сказать, непримиримые враги – кающийся аристократ Толстой, анархист и враг земельной собственности, и убежденный государственник, помещик и собственник Фет. Впрочем, идейная вражда этих выдающихся людей нисколько не была схожа со склокой в коммунальной квартире и не мешала им по-человечески приятельствовать. В разговоре Толстой дал удивительно точную характеристику поэзии Фета: «Откуда у этого добродушного толстого офицера такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?»