Сойдя в ад Орфеем

В основу книги положен один из самых знаменитых мифов античности. Ян Брейгель Старший. Орфей в аду. 1594. Галерея Палатина (палаццо Питти), Флоренция

Первые публикации будущей книги Валерии Шубиной о творческом наследии писателя Георгия Демидова появились в журнале «Москва». Кое-что было напечатано в альманахе «Истоки», что-то попало в журнал «Знание – сила», а также сборник материалов конференции «Георгий Демидов и Варлам Шаламов» (2016). Большая журнальная публикация вызвала удивленную читательскую реакцию относительно места своего появления в так называемом патриотическом журнале. Но реакцию одобрительную, не лишенную чувства надежды. Литератор из Дюссельдорфа Исидор Коган тонко заметил: «80 лет прошло с пика арестов 37 года – открыты монументы, изданы книги. Чего еще желать? Но Валерия Шубина писала эту книгу в то время, когда Иосиф Сталин оказался социологическим лидером. Впрочем, вряд ли это двигало ею, знакомой с Юрием Домбровским и Леонидом Бородиным. Скорее книга стала своего рода перекличкой с рыцарями надежды и непреходящей человечности».

Поэт Андрей Пустогаров, приславший Валерии Шубиной открытку с горельефом на стене храма Покрова на Нерли, изображающим Орфея, как бы лаконично подытожил предыдущие высказывания. Один из самых поэтических мифов античности, не отвергнутый и христианской культурой, положен в основу книги Валерии Шубиной (здесь и отсылка к киношедевру Жана Кокто). Публикации разных лет собраны вместе, композиционно повторяя названиями своих разделов архитектонику мифа об Орфее: «Низвергнутые», «Мир блаженных теней», «Следующая жизнь». Понятно, что речь в книге о творческих людях. К ним автор в разделе «Пять этюдов к автопортрету» добавляет и себя, одиночку, чуждую тусовочным группировкам, «человека с улицы» (название одного из остроироничных рассказов о нравах творческой среды нашего времени).

Этюдами же, но в форме эссе книга и открывается, предлагая читателю материал для вдумчивого, но не академически-научного, а скорее поэтико-психологического, социального анализа. Эссе Шубиной стройно изысканны по форме и в то же время  достаточно свободны по содержанию. Цепочкой смыслов на самом глубоком уровне: литературном, личностном, духовном – трактуются выдающиеся тексты Георгия Демидова. Чем-то они даже договаривают судьбу Шаламова, с которым Демидов был в дружбе, помогая ему как бывший физик в колымском медпункте. Шаламов отозвался о Демидове как о лучшем человеке, встреченном им в жизни. Демидов угадывается в главном герое одного из лучших рассказов Шаламова с агиографическим названием «Житие инженера Кипреева».

Борьба за объективное рассмотрение темы ГУЛАГа независимо от политической ориентации его узников – вот человеческая история издания этой работы. Помимо Шаламова и Демидова здесь соединены под одной обложкой такие разные имена, как Леонид Бородин и Иосиф Бродский, Исайя Берлин и Марек Эдельман, Лев Овалов и Борис Пастернак. При идеологической конфронтации, лишающей наше общество согласия, ничего удивительного в том, что писательница работала в одиночестве, никем не поддерживаемая, и, выпуская книгу, посчитала нужным присоединить и свое имя к некогда гонимым и преследуемым литераторам, тем более что в советское время, в конце 70-х, попадала под запреты ЦК.

Валерия Шубина. Колыма становится текстом. – М.: Новый хронограф, 2018. – 528 с.

Помня знаменитые слова Шаламова о месте писателя в жизни: «Плутон, поднявшийся из ада, а не Орфей, спустившийся в ад», Шубина не считает их исчерпывающими, полагая, что, сойдя в ад Орфеем, писатель таковым же и выходит, что и не дает ему раствориться в человеческом потоке. Обращаясь к опыту Шаламова, она пишет: «Где-то там, на Колыме, осталась иссохшая кожа, которая слезла с его руки от дикого истощения и невзгод. Слезла, и он бросил ее на снег, «в лицо колымского льда». За этим простым рассказом об отчужденной телесности, за этим фантастическим вызовом на дуэль стоит реальность, которая вызывает в памяти картины Страшного суда Босха».

Сброшенная кожа… В это трудно поверить. Да было ли это с ними? Как же сильно стремление палачей «расчеловечить» своих поднадзорных. Но такое было – и они тоже были. Как не вспомнить Достоевского, не принимавшего даже одну невинно загубленную жизнь во имя якобы общего блага?.. А еще приходит на память эпизод, рассказанный писателем Виктором Ерофеевым  в недавнем эссе об оппозиции. Однажды лет десять назад, будучи в Лионе на какой-то конференции, он зашел в кафе и увидел за одним столиком Войцеха Ярузельского и поэта Адама Михнека – палача и жертву. Они мирно беседовали и выпивали. Михнек пригласил в компанию Ерофеева. Дальше они беседовали втроем. Такую картину стоит запомнить. Ерофеев считает, что у нас она невозможна. Я не согласна. Возможна! Даже у нас, если дело поставить выше коммунального гипертрофированного самомнения. Для этого даже выпивать не обязательно.

ГУЛАГ, вероятно, основная, но далеко не единственная тема этой 500-страничной книги. Две трети ее принадлежит художественной прозе о нашей современной и недавней советской жизни. Разноплановая по жанрам (повести, рассказы, этюды, эссе), она перекликается с основной темой книги, заявленной в названии. Уже не говорю о том, что она написана отличным языком, восхищая тонкой и точной работой со словом.