Желающие получить в морду

Одни писатели Серебряного века предпочитали высокое искусство, другие – «обезьяньи лапы» толпы. Константин Маковский. Народное гулянье во время Масленицы на Адмиралтейской площади в Петербурге. 1869. ГТГ

Казалось бы, что у них есть общего – изысканных, элитарных течений Серебряного века и массовой культуры?

Тем более многие мэтры символизма вообще видели в демократизации искусства (основе масскульта) господство мещанства – «грядущего хама», как его называл Дмитрий Мережковский. И как следствие, выражали сожаление по отношению к тем писателям, кто предпочел высокому искусству «обезьяньи лапы» толпы.

Вместе с тем теоретики модернизма вовсе не собирались проводить все свое время в «башне из слоновой кости», чтобы быть подальше от «окружающего ее моря дерьма», – именно так изящно характеризовал Гюстав Флобер общественные и политические бури современности.

Московский историк литературы Екатерина Волженина рассматривает, как модернизм, а точнее, символизм – «масштабный проект преобразования культуры» – преодолел границы «чистого искусства». По мнению исследователя, этому, безусловно, способствовало «создание представления о личностном начале как основе здорового общества». Последнее должно было быть достигнуто при помощи духовного, религиозного начала. В итоге символизм создал систему коммуникации с массами.

Екатерина Волженина. Жизнетворчество грубых гуннов, или Модернизм – массам. – М.: АИРО–XXI, 2018. – 208 с.

Однако в реальности плодами этого диалога воспользовались футуристы. Почему? Символизм был слишком сложен для восприятия. «Если у символистов эпатаж и расчет на внешний эффект сочетались с внушительными усилиями по созданию теоретических основ нового искусства, то у футуристов первое было вынесено на передний план», –  отмечает Волженина. Конечно, стремление «эпатировать буржуа» имело место и у символистов – вспомним имидж «черного мага», созданный Валерием Брюсовым, или «белую дьяволицу» Зинаиду Гиппиус. Но кто сейчас вспомнит про гастроли по провинции Федора Сологуба? А вот благодаря знаменитой желтой кофте Владимира Маяковского и коронной фразе «Желающие получить в морду благоволят становиться в очередь» его турне помнят до сих пор.

Тем не менее, пишет Волженина, «вклад символистов в формирование массовой культуры, в том числе советской массовой культуры» все-таки произошел. Он в числе прочего выражался в использовании в первую очередь поэтических форм. Правда, последнее не было удачным и в итоге не прижилось. Так, когда Александр Безыменский обыграл образы блоковского стихотворения «Ночь, улица, фонарь, аптека»: «Перо. Чернила. Лист бумаги./ Строка: «Обкому ВКП…», на это тут же отреагировал блестящий сатирик Александр Архангельский: «Пол. Потолок. Четыре стены./ А если правильно – стены./ Стол. Стул. Окошко. Свет Селены,/ А по-колхозному – луны./ Ночь. Небо. Звезды. Папка «Дело»./ Затылок. Два плеча. Спина./ И это значит – у окна/ Мечтает начполитотдела».

А вот у футуристов таких проколов не было, хотя поэтика того же Маяковского демонстрировала «на всем своем протяжении использование одних и тех же приемов, типичных для массовой культуры». Тем не менее у него была «карьера, равно успешная до и после 1917 года». «Желтая кофта» победила «белую дьяволицу».