В красных рубашках с полуоткрытыми ртами

Иосиф Бродский. Августовские любовники / Цв. литогр. П. Перевезенцева. – М.: Изд. В. Гоппе, 2017. – 14 с.

Книга, отпечатанная в типографии легендарного города Петушки тиражом 15 нумерованных экземпляров, – часть масштабного проекта «Время Бродского», затеянного графиком и издателем Виктором Гоппе. В проекте участвуют 15 художников (Сергей Якунин, Эвелина Шац, Сергей Шутов, Валерий Башенин, Валерий Светлицкий, Леон Стейнмец и др.); причем объединяет их не общность стилистики или творческого метода, а любовь к поэзии Бродского и способность к ее оригинальному изобразительному прочтению. Своеобразным итогом этого начинания станет выставка, которая должна открыться в декабре в галерее «Арт-проект».

Петр Перевезенцев – московский художник, создатель собственной гротескно-абсурдистской мифологии, изобретательно варьирующий сравнительно узкий круг архетипических образов, свободно комбинирующий язык разных стилей. Сфера его творчества – не только живопись, станковая графика, но и авторская книга, пространственные объекты, экспериментальная поэзия, театр. Его обращение к Бродскому может показаться неожиданным, если учесть, что прежде мастер иллюстрировал библейские сказания,  трактаты Франциска Ассизского и Якоба Бёме, «Похвальное слово глупости» Эразма Роттердамского,  Велимира Хлебникова и Николая Заболоцкого. Для данного проекта Перевезенцев выбрал стихотворение Бродского 1961 года. «Августовские любовники» – не широко известное, а главное, очень сложное для перевода в зрительный ряд. Герои, лишенные индивидуальных черт, спешащие уединиться, пока их не настиг «вечер жизни», постоянно ускользают из поля зрения автора, вызывают у него весьма неоднозначные чувства: «…августовские любовники в красных рубашках с полуоткрытыми ртами/ мелькают на перекрестках, исчезают в переулках,/ по площади бегут».

Непрочность всех связей, тщетность любых сближений... Иллюстрация из книги

Художник не стал изображать  людей и городской пейзаж, ограничился тремя композициями эмблематического характера. На обложку он поместил венок (видимо, символ своевременного признания соотечественников, отсутствие которого так угнетало опального поэта). На двустраничных композициях – решетка балкона знаменитого дома Мурузи, где жил Бродский, и перевязанный лентой букет. Помимо художественных достоинств литографии (сдержанность цветовой гаммы, изящество лаконичных композиционных решений, четкая ритмика линий) стоит отметить деликатность графика по отношению к образному миру автора. Хоть и цветы, и балкон неоднократно упоминаются в тексте, вряд ли их изображения можно назвать иллюстрацией в точном смысле слова. Рисунки скорее напоминают политипажи пушкинской эпохи, содержавшие в себе лишь туманные аллегорические намеки на содержание книги.

В то же время литографии Перевезенцева – не просто перевод старинной символики на современный пластический язык. Не в сюжетах, а в самой манере исполнения композиций зашифровано нечто крайне существенное для понимания стихов. Например, рисунок на обложке, в котором переплетаются «мирискуснический» и супрематический мотивы, можно рассматривать как напоминание о принадлежности Бродского к петербургской культуре. Осыпающийся венок, расшатанные прутья решетки, истончающиеся стебли и ломкие листья цветов передают самое главное в стихотворении – ощущение тотального, неизбывного одиночества, непрочности всех связей, тщетности сближений. Перед нами вариант взаимоотношения слова и изображения, которое даже непримиримый противник книжной иллюстрации Юрий Тынянов признавал «законным сожительством»: «Только ничего не иллюстрируя, не связывая насильственно, предметно слово с живописью, может рисунок окружить текст. Но он должен быть подчинен принципу графики, конструктивно аналогичному с принципом данного поэтического произведения».

Издатель взял на себя заботу о внешнем оформлении книги и шрифтовой интерпретации текста. Особенно выразительна помещенная на суперобложке таблица, напоминающая одновременно школьные прописи и страницу из каталога типографских шрифтов. Название стихотворения как бы рождается на глазах у зрителя,  складываясь из отдельных литер. В каждой следующей строке еще не завершенное, не сформировавшееся слово удлиняется, дополняется еще одним знаком алфавита. Набранные фрагменты придирчиво пересматриваются: строчные буквы меняются на прописные, и наоборот. Возможно, это – пластическая аналогия филигранной работы поэта, испытывающего на прочность каждое слово, каждую букву, звук. Важную роль играет и текстура «занозистой» желтоватой бумаги, вызывающая не только зрительные, но и тактильные ассоциации с неустроенной эпохой 1960-х, ее «суровым стилем».

Как известно, Бродский был убежден, что подлинная поэзия – явление самодостаточное, вмешательство другого искусства лишь мешает адекватному пониманию текста, «выводит стихи в совершенно иное измерение». Вероятно,  к графическому истолкованию своих сочинений он также отнесся бы настороженно. Но это не значит, что художники не имеют права обращаться к его образам. Книга доказывает, сколь убедительными, тактичными по отношению к первоисточнику могут быть такие эксперименты.