Андрей Кротков
Сетература – тень настоящей литературы, отделившаяся от хозяина.
Николай Ге. Аэндорская волшебница вызывает тень Самуила (Саул у Аэндорской волшебницы). 1856. ГТГ
История российской сетевой словесности (сетературы) началась не так давно – примерно в 1998 году, одновременно с появлением в России дееспособного Интернета. Иначе говоря, нынешняя сетература едва перешагнула порог условного совершеннолетия. Однако за названный срок сетература сумела проделать самостоятельную эволюцию. Она отмежевалась от собственно литературы и выделилась в независимую область квазилитературной деятельности, то есть непрофессиональной имитации литературного творчества.
Авторы пишут тексты, публикуют, обсуждают и оценивают их. Организуются собрания и публичные чтения. Проводятся конкурсы. Победителям выдают премии, грамоты и дипломы, за обладание которыми идет нешуточная борьба. Сетераторы иногда самоорганизуются не только в недолговечные группки, но и в подобия творческих союзов с положенными организационными атрибутами – членскими билетами и членскими взносами. Тем не менее сетература во всем многообразии ее отдельных проявлений и персон – в целом явление маргинальное. Поскольку существует она параллельно, на обочине и на задворках, помимо и взамен, не благодаря, а вопреки. Сетература – тень настоящей литературы, сумевшая отделиться от хозяина.
Российская сетература – точнее говоря, ее русскоязычный сегмент – уникальна. Ни в одном национальном и языковом сегменте World Wide Web нет ничего подобного. По приблизительным прикидкам, в России разным видам окололитературной деятельности, плоды которых отображаются в Рунете, регулярно предаются от 500 тыс. до 700 тыс. человек, то есть 0,5% населения страны – это очень внушительная цифра. В большинстве сетераторы не отличаются особой производительностью, а сверхплодовитые сетераторы-самоизнурители и вовсе редки. Тем не менее за время существования Рунета пишущая когорта успела натащить и выложить в виртуальное пространство целые гималаи словесного материала.
В сетературном пространстве можно найти сочинения всех родов, жанров и форм – от многотомных романов с прологом и эпилогом до коротеньких прозаических миниатюр, от эпических поэм до лирических стихотворений, от полемических статей до проблемных трактатов. Сетературу иногда называют воплощенным и законченным постмодернистским проектом, то есть сферой словесного творчества, в которой различие между авторами и читателями почти стерто, а взаимодействие между авторами и читателями «интерактивное», «многовекторное» и «в режиме реального времени». Но эта красивая наукообразная формулировка некорректна – она описывает только внешнюю сторону явления, отождествляет с сетературой все виды виртуальной коммуникации.
С одной стороны, сетература – не что иное, как окололитературная художественная самодеятельность. Тот самый народный театр, который, по мнению персонажа фильма «Берегись автомобиля», должен вытеснить наконец театр профессиональный. С другой стороны, сетература – явление, спровоцированное существованием массовой культуры. Путеводный клич и основной лозунг сетературы и масскульта одинаковы – «Бездарных нет, талантливы все» и «Если постараться, то обязательно получится». Но генетическое родство и одинаковость лозунгов не означают, что масскульт и сетература – явления тождественные. Наряду со сходством между ними имеются существенные различия.
Массовая культура – коммерциализированная отрасль деятельности, живущая на самоокупаемости за счет доходной торговли «культурными продуктами» общедоступного потребительского качества, которые пользуются спросом и продаются по приемлемым ценам. Конечная цель существования массовой культуры – извлечение прибыли и личное обогащение ее деятелей. Структурно массовая культура являет собой уступчатую пирамиду со срезанной вершиной. Благосостояние деятелей массовой культуры прямо зависит от высоты уровня, которого они достигли, карабкаясь по ступеням пирамиды. Группа самых состоятельных и влиятельных деятелей массовой культуры занимает ее плоскую вершину, но точечной вершины – индивидуального магната, контролирующего всю сферу массовой культуры, – не существует.
Сетература практически не коммерциализирована, поскольку производимую ею продукцию нельзя доходно сбывать – на нее нет спроса. Текущие внутри сетературы финансовые ручейки слишком маловодны для образования крупных резервуаров – финансовых потоков-рек, финансовых капиталов-озер и личных состояний-прудиков. Почти все ручейки впадают в поддержание сетературной инфраструктуры – виртуальных ресурсов и их программно-аппаратного обеспечения. Соответственно у сетературы нет и не может быть никакой конечной цели, потому что указать такую цель невозможно. Сетература в целом организационно аморфна (за исключением отдельных островков) и структурно горизонтальна. Она напоминает водоем, очертания берегов и площадь зеркала которого постоянно меняются. Ротация субъектов деятельности внутри сетературы идет непрерывно.
Но деятельность сетераторов и ее плоды не интересуют никого, кроме самих сетераторов. Издаваемые усилиями сетературной общественности и на деньги самих сетераторов книги и коллективные сборники сетературной продукции не находят спроса у читающей публики. Никто из сетераторов – за редкими исключениями – не публикуется в печатных и электронных периодических изданиях.
Из всего вышесказанного следует вывод: сетература есть не что иное, как дошедшее до абсурда воплощение исторического феномена российской литературоцентричности. Авторы, переставшие быть читателями, и читатели, ставшие авторами, сплотились в объективно существующий конгломерат и создали квазилитературную «вторую реальность». Степень вовлеченности многих сетераторов во «вторую реальность» настолько велика, что они фактически выпали из первой реальности – собственный виртуальный литературный мирок для них гораздо актуальнее окружающей стихии повседневного бытия. Литература, в лице писательского сообщества когда-то заменявшая в России общественное мнение и гражданское общество, вывернулась наизнанку – ее объекты стали ее субъектами. Сбылось предсказание Андрея Платонова: «В литературу попер читатель». А это означает, что сознание многих россиян подавлено эскапистскими влечениями: имея крайне ограниченные возможности участвовать в делах общества и государства (зачастую вовсе не имея таких возможностей), они перемещают свою активность в область художественного вымысла. И не слишком озабочиваются, что продуцируемый ими художественный вымысел по большей части нехудожественен и внелитературен. Зато они формируют у себя убеждение, что занимаются важным и нужным делом – повышают свою самооценку, как принято сейчас говорить.
Сетература – не что иное, как пандемия графомании. Самое распространенное суждение таково: графомания – явление объективное, она была, есть и будет; запретить графоманию нельзя, поощрять ее глупо, бороться с ней бессмысленно; пандемическое распространение графомании не особенно опасно – бесплодные производители не могут испортить породу.
Это не совсем так. Пандемия графомании, уравнивающая в читательском восприятии классическую литературу и бездарную писанину, тем самым дезавуирует в массовом сознании абсолютную ценность классической литературы, делает ее ценностью более чем относительной. Отчетливо видно осложнение этого пандемического заболевания – прогрессирующее падение интереса к чтению, вплотную приблизившееся к грани, за которой начинается деградация письменной культуры. Как всякий паразит, графомания, паразитирующая на письменной культуре, сначала истощает и обессиливает носителя, а затем начинает его убивать. Наследство грамотных и образованных может достаться неграмотным и необразованным. После чего останется только начать все сначала – если будет кому и зачем начинать.
