Всё мысль да мысль!

Герои Виктора Розова находятся в диалоге с Боратынским, Вяземским, Давидом Самойловым... Сцена из спектакля Театра сатиры «Гнездо глухаря». 1980. Фото РИА Новости

Ну, надо, конечно, объясниться и сказать, что книга, вернее, даже двух-, а теперь, получается, и трехтомник, задуманный к недавнему 70-летию Бориса Николаевича Любимова, известного театрального критика и уже много лет заведующего кафедрой истории русского театра и ректора Театрального училища имени Щепкина, естественно, начали готовить задолго до моего нынешнего прихода в ГИТИС, и потому мои заметки о первом томе – заметки «непричастного». Хотя отчасти, конечно, причастного, поскольку, читая статьи Любимова, вошедшие в первый том, не раз ловишь себя на невольном сравнении написанного «тогда» Любимовым с нынешними – уже не впечатлениями, а воспоминаниями о старых спектаклях, о событиях театральной жизни 80-х и более поздних годов.

«Всё мысль да мысль!» Это из Боратынского, которого Любимов, судя по обнаруженным в книге цитатам, ценит высоко, а значит, знает и потому мгновенно опознает строчку и вспомнит, чем завершается четверостишие – «И правда без покрова». Правда без покрова – слова, чрезвычайно подходящие к тому, что и, главное, как пишет Любимов. Пишет очень точно – через любимые ссылки на даты, числители и знаменатели, но в отличие от знаменитого советского футбольного статистика Константина Есенина Любимов знание «сколько» использует лишь для того, чтобы подчеркнуть такой очевидный в его изложении переход количества в качество. В театре, в искусстве, оказывается, этот закон диалектики очень даже работает.

Борис Любимов. Век нынешний – минувшие века: Избранное. В 2 тт./ Сост., ред. Е.Е. Сизенко. – Т.1. – М.: Российский институт театрального искусства – ГИТИС, 2016. – 446 с.

Читая статьи Бориса Николаевича Любимова, невольно ловишь себя на том, что, читая, испытываешь гордость и даже счастье за профессию, которая в последние годы теряет не только место под солнцем и вообще какое-либо место в нашей культурной или даже околокультурной жизни, но и смысл. Кому это нужно? Всё это? «Всё это»  никому не нужно. А написанное Любимовым ко «всему этому» не относится никак, потому что это, собственно, и есть театральная критика, в которой смысл есть и он не рассеялся с годами, не усох, не утрясся. Ты читаешь самую первую статью – о «Гнезде глухаря» в Театре сатиры (1980), спектакле Валентина Плучека, и в каждой строчке – вопросы, мысли, которые волнуют критика и мысли его передаются читателю, и возникает многокрасочная картина жизни не только Театра сатиры, но и взаимоотношений театра и драматурга, Розова и московских театров, Плучека и его труппы, ансамбля, взаимоотношений драматургии и жизни... Статья, написанная в 80-м, за два года до смерти Брежнева и за пять – до прихода в советский лексикон ускорения, демократизации и гласности, совершенно свободна от необходимости переписывать или редактировать ее для юбилейного «Избранного», это размышления свободного человека, который к тому же не мыслит театр как нечто существующее или вольно парящее в безвоздушном пространстве, его отношение к театру совершенно противоположное, для Любимова и театр в самом широком смысле, и театр как отдельно взятый спектакль Театра сатиры, это часть большой культуры, длинного течения жизни и длинного течения культуры, где розовские герои могут (и должны) находиться в диалоге со строчками не только Леонида Мартынова или Давида Самойлова (каждая главка статьи заканчивается стихотворным «итогом», «постскриптумом»), но также Павла Вяземского, и Евгения Боратынского. Другое дело, Любимов знает, что и для Плучека эти имена – не пустой звук. Размышляя над взаимоотношениями Судакова с женой, выстраивая ансамбль с участием Папанова и куда менее знаменитых Анатолия Гузенко и Георгия Мартиросяна, он мог обращаться и к этим строчкам и именам.

Эта книга – портрет не только театральной действительности на сцене, но и временами страшноватого театрального быта второй половины 80-х и, повторяю, более близких нам лет, хотя, не закрывая глаза на эту театральную правду и правду жизни (а театр без жизни – никак и никуда, потому что жизнь каждый вечер приходит в театр и заполняет его зал, поэтому, говоря о Малом начала 90-х, невозможно не сказать о толкучке, барахолке, которая плотно обступила театр и протянулась дальше и выше – к «Детскому миру» и Лубянке), Любимов все-таки предпочитает писать и говорить о том, что вызывает его осторожный оптимизм и зрительский энтузиазм, – пишет о «Без вины виноватых», о Петрушевской в «Ленкоме», каждый раз возвращая отдельно взятый текст в такой важный театральный и общественный контекст. В этом случае только театр остается театром или только и становится театром. Не иначе. Говорит о Малом театре или о Студии театрального искусства Сергея Женовача, имея возможность видеть жизнь и рассматривать судьбы этих театров и их лидеров изнутри, но не теряя ни здравого ума, ни твердой памяти (очень важные категории для Любимова-критика, к слову, категории, сегодня относимые к разряду исчезающих в театральной критике), пишущий и судящий о работе этих театров свободно, нигде и ни разу не превращаясь в клакера, «сыра», одновременно оставаясь болельщиком этих «команд» (театр – командный вид искусства). Эту разницу чувствующий.