Мост, отраженный в зеркале бездны

Неаполь поднимается над морем, над заливом зависает стеклянный воздух… Сильвестр Щедрин. Вид на Неаполь с дороги в Позилиппо. 1829. Рязанский государственный областной художественный музей им. И.П. Пожалостина

Батюшков, Баратынский, Гоголь, Тургенев, Горький, Бунин… Это неполный список мастеров русской прозы, некогда посетивших Неаполь. Но что же мы узнали от соплеменников об этом удивительном городе? Что столица Кампании «раскинулась бело меж яхонтом неба и яхонтом вод» под «расплескавшимся в сонном небе» Везувием, нависшим, как «птица с трубкой в клюве», замерла в прощальном гуле моря, похожем на «сонный шепот Нереид»? Вот и все, пожалуй.

Многие литераторы – Гете, Стендаль, Муратов, Мортон – описали Неаполь проездом, оставили о нем воспоминания в виде коротких путевых записок. Лишь единицы изначально замыслили выстроить писательский дневник как самостоятельное произведение, отличающееся богатством сюжетов, искусной композицией, авторским ритмом. К этим последним необходимо отнести Густава Герлинга-Грудзиньского (1919–2000), польского писателя-эмигранта, прожившего на берегу Неаполитанского залива большую часть жизни. Литератор оставил после себя семитомный «Дневник, написанный ночью», избранные фрагменты которого под названием «Неаполитанская летопись» недавно увидели свет. В этой книге органично соединились искусство, литература, политика, события прошлого и современность, вымысел и реальность.

Писатель очутился в Неаполе случайно. Во время войны его направили в Сорренто в военный реабилитационный центр сразу после госпиталя, в котором Густав три месяца пролежал с тифом, подхваченным по пути из Египта. Молодой поляк оказался на вилле «Тритоне», где в те дни жил итальянский ученый Бенедетто Кроче. Еще до войны Герлинг-Грудзиньский познакомился с трудами этого выдающегося философа в Варшавском университете. Встреча мужчин, видимо, была предопределена свыше, став для обоих судьбоносной.

Густав Герлинг-Грудзиньский. Неаполитанская летопись/ Сост., вступ. ст. М. Вилька/ Пер. с польск. И. Адельгейм. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2017. – 512 с.

Закоулки – это не только узкие улочки, но и тупики, безвыходные ситуации… Писатель будет скитаться по ним 40 лет и лишь после инфаркта откажется от верхних районов с их бесконечными лестницами, скользкими после дождя… Неправда, будто узких закоулков непременно следует избегать: иной раз они позволяют увидеть больше, чем широкие проспекты. Но важно обозначить в этом лабиринте собственную тропу, персональный ход, как это делают спелеологи, чтобы не спутать коридоры.

Густав Герлинг-Грудзиньский долго искал и, наконец, нашел свой angolo di Napoli, угол обзора. Он будет непрестанно наблюдать неаполитанскую жизнь из перспективы личной биографии, наслаждаться мешаниной запахов и пятен, черпать энергию и сюжеты будущих рассказов. На его глазах город продолжит рушиться и погибать, оставляя бессмертной лишь «потрепанную тень прошлого»: воспоминание об оккупации Польши в 1939-м, северный лагерь в Ерцеве под Каргополем, Дантов ад мировой войны... Все можно различить под этим углом зрения – не только пустое, ледяное Белое море и Соловки, но и жаркое дыхание климата, остров Капри в опаловом окоеме, чувственные водовороты жизни... Густав смотрел на окружающий мир словно сквозь закопченное стекло, знал, что умрет именно здесь и здесь будет похоронен. А раз так – стоит ли продолжать противиться любви к городу?

Писатель изобрел жанр «биографии-умолчания» – житие человека, лишенного собственной идентичности. В его дневнике звучит одиночество. В Неаполе Густав всегда чувствовал себя чужим, ведь это город семейственный, чужака подмечают сразу, что уж говорить об иностранце! Никто его не звал, Герлинг-Грудзиньский однажды объявился здесь пришельцем с другой планеты, странником, утратившим дом и родину, пришел, как бродяга без определенного места жительства, летучей мышью залетел темной ночью.

Открывающийся из его летописи вид на Неаполь напоминает старую панорамную гравюру. Город поднимается над морем линиями улиц, похожими на неровные ступени в скале. Над заливом зависает стеклянный воздух, на верхних террасах сушится белье, валяется рухлядь, дремлют коты, торчат телевизионные антенны. Внизу, на каменной мостовой, снуют люди, галдят продавцы с тележками, подпрыгивают на выбоинах машины, лоточники теснят прохожих к краю тротуара. Люди пытаются спуститься как можно ниже, найти укрытие от летнего солнца, осеннего дождя, зимнего холода. Того и гляди, они докопаются до адского пламени.

Глаз хроникера-очевидца фокусируется на Понте делла Санита. А ведь это не просто Мост – это мост через! Он – символ перехода, возвращения с того света – Иного мира – в этот, здешний, нижний, изобилующий красками и запахами, чувствами и желаниями. Это возвращение Густава с того света – из советских лагерей и тюрем, «мертвых домов» книги-исповеди «Иной мир».

Понте делла Санита. Зелень пальм в городском саду смешивается с оттенком прибрежных волн, «средиземноморский красный» цвет зданий напоминает свернувшуюся кровь на полу бойни, память возвращает старое название – Ponte della Morte, Мост Смерти. Виадук над зеркалом жизненной бездны.

С тех пор как писатель попал в Неаполь из Иного мира, он стал ощущать себя героем рассказа «Мост», центрального в книге, – бездомным человеком, прозванным Il Pipistrello –Летучая Мышь. Герой новеллы «словно невидимой нитью» привязан к Мосту, сидит на нем, «спрятав голову в воротник, редко поднимая глаза на прохожих, точь-в-точь как погруженная в дневную летаргию летучая мышь». Бродяга жил на Мосту, просил на нем милостыню, пропивал ее в забегаловке у входа, пока новогодней ночью не принял решение сорваться (вырваться!) с эстакады вниз, разбиться, слиться с бездной. Писатель тоже ощущает себя таким же безымянным человеком, простершимся над пропастью, наблюдающим «мир по другую сторону зеркала».

Угол, точка зрения... Герлинг-Грудзиньский искал их не во времени – в себе. «Не в прошлом, которое с точки зрения будущего бессмысленно (подобно тому как бессмысленно будущее без прошлого), а вне времени».  

Екатеринбург