Лев Рябчиков  |
| Станислав Горохов. Под горизонтом памяти.
– Красноярск: Литера-принт, 2017. – 210 с. |
Нельзя не обратить внимания на обложку: колючий стебель в руках изображенного человека – белой розы на одной стороне и черной – на другой. Этот ироничный автопортрет покойного красноярского художника Андрея Поздеева очень точно настраивает читателя книги Станислава Горохова...
Видимо, накопленный жизненный багаж моего однокурсника по Ярославскому пединституту (ныне университету) уже не укладывался в стихотворную форму, и потребовался прозаический вариант мемуаров. Эту исповедь (перед самим собой) московский поэт Станислав Горохов поименовал также «Записками тайного пассионария». Можно лишь порадоваться, что обозначенное этим термином «непреодолимое стремление к осуществлению своих идеалов» не покинуло моего приятеля до сего дня, когда у большинства человечества, похоже, уже не осталось никаких идеалов, кроме самых приземленных.
И возрастом, и духом Горохов принадлежит к тому поколению, которое называли шестидесятниками. Всем, кто имеет любопытство к эпохе, из которой вышли поэты и барды оттепели и брежневского застоя, имеет смысл прочитать эту книгу, где точно воспроизведен и быт провинциального верхневолжского города (Костромы, Ярославля), и атмосфера мальчишеских игр и увлечений послевоенных лет, и сложности полусиротских отношений в семье, и, особенно ярко, студенческая пора жизни.
Мы вместе со Станиславом выступали на литературных вечерах, вместе работали в археологической экспедиции. Он действительно был активным участником всего, что происходило тогда в нашей стране в прошлом веке. (Замечу в скобках, его ровесники тоже могли бы написать подобную исповедь, но не отважились, а он отважился...)
Дворовая и школьная среда Костромы сформировала в Горохове черты характера, которые потом проявлялись в разных ситуациях на Дальнем Востоке и в Сибири, в работах на одной из великих строек.
Неутолимое любопытство, тяга к познанию жизни в сочетании с нетерпимостью ко всему, что показалось несправедливостью, равно как и импульсивность поступков с запоздалым зачастую осознанием их последствий, трудная искренность покаяния перед уже ушедшими близкими людьми – все это свидетельствует, что мы имеем дело с мемуарной прозой, отличающейся, скажем, от мемуаров Ильи Эренбурга, но еще не ставшей чистой прозой биографического характера, к примеру, Максима Горького.
Особенно теплую ноту мемуарам Станислава дает его трепетное отношение, говоря обобщенно, к растительному и животному миру: кошкам, собакам, лесам... Эта тема «сквозняком» проходит по всем «площадкам» его исповедальной прозы.
Написав свои «Записки», Горохов дал читателю еще одну возможность взглянуть на страну и сограждан на разных срезах и изломах нашего российского бытия, ощутить неприкаянность людей в годы перестройки и в постперестроечное время, захлебнуться гневом и ненавистью к отравителям мира сего, разделить горечь утрат и естественный страх перед будущим, пребывающем ныне во мраке. Потому что мы не только читаем о минувшем, но и вновь переживаем это былое, пользуясь для этого зрением, слухом и чувствами сына двух веков, решившегося на исповедь.
Симферополь
